Смерть воды и огня

Американец — из охотников, но затравленный зверь, бывает, пускается по следу охотника: видя свое единственное спасение в том, чтобы этого охотника разорвать. А узнать, в каком номере остановился американец, и подстеречь его — вполне выполнимая задача, как бы бдителен ни был мистер Джонсон. Остается одно: не появляться в гостинице до самого отъезда из Москвы. И тут он опять использует Ларису…

Но, тогда, получается, зверь, за которым охотится американец — зверь очень хищный и опасный…

За кем же идет его охота?

За Богомолом?

Других вариантов я не видел.

А если мои догадки правильные — то Богомол, действуя в своем стиле, сама постарается нанести первый удар. Сегодня?.. Пожалуй, нет. Ей надо подсобрать побольше информации об американце, чтобы основательно разработать план действий. Скорей всего, она рискнет «накрыть» его в гостинице завтра в ночь…

Стоит ли мне пытаться её перехватить? Пожалуй, нет. Я слишком плохо представляю, что за игру ведет Богомол, кто её заказчики, кого представляет этот мистер Николас Джонсон. Тем более, он в полной безопасности. У этой Ларисы Богомол её не найдет. Если только сам мистер Джонсон не решит ещё раз усыпить Ларису и на часок прогуляться среди ночи в гостиницу — чтобы самому подстеречь своего убийцу. Но в такие игры мне тем более соваться нельзя.

Как говорится, не зная броду, не суйся в воду.

Ясно одно: отснятые и записанные материалы мне ни в коем случае нельзя отдавать Богомолу. В полном виде, во всяком случае. Сцена с усыплением Ларисы и с проникновением в компьютер должна отсутствовать.

Я так погрузился во все эти размышления, что перестал обращать внимание на моих пассажиров и даже не заметил, как мы доехали. Очнулся я только тогда, когда Лариса сказала:

— Заверни вон к тому дому, вон к тому подъезду.

Я лихо подрулил к самому подъезду, помог им извлечь пакеты из багажника, американец очень щедро рассчитался со мной, и я, с благодарностью приняв деньги и позволив себе подмигнуть Ларисе: мол, желаю хорошо поразвлечься, поехал домой.

Мои уже спали. Я устроился на кухне и принялся «подвергать цензуре» все пленки. Во-первых, я поставил аудиопленку в двухкассетник и на чистую кассету переписал лишь отдельные куски: любовные разговоры, а потом все стоны и крики страсти. Те полчаса, что американец возился с компьютером, я купировал. Убрал я и все упоминания о районах Москвы и конкретных адресах чтобы нельзя было вычислить, в какой фирме работает эта Лариса или где она приблизительно живет. Потом я вставил в видеокамеру чистую видеокассету и включил запись, не сняв крышечку с объектива. Ну, забыл человек, в волнении, открыть объектив, что тут поделаешь? Благополучно изготовив испорченную пленку, я убрал её и «отредактированную» аудиокассету в отдельную коробку, которую как следует запечатал «скотчем». Подлинные видео и аудиоматериалы я спрятал в свой личный ящик секретера в гостиной. Завтра или послезавтра я найду для них более подходящее место, а пока ничего с ними не будет.

Доказательств любовной связи Ларисы и мистера Джонсона Богомол — если это она — получит в избытке. А больше — ничего! Мы честно преподнесем ей улики в пределах поставленной нам задачи, с иронической ухмылкой подумал я.

На том я, вполне довольный собой, отправился спать, предварительно поставив будильник на семь утра. Дел завтра предстояло немало!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Она не стала возвращаться домой. Заехав в ночной клуб, ресторан которого работал до четырех утра, она заказала легкий ужин: зеленый салат и запеченное филе форели, взяла к этому бутылку легкого итальянского вина… А потом, поколебавшись немного, все-таки не выдержала и заказала два куска шоколадно-фруктового торта. Как всегда в напряженные моменты, её очень тянуло на сладкое — сладкое и успокаивает, и после него легче думается — а её фигуре ничто не грозит. В этом плане, её организм устроен замечательно. Она вспомнила, с легкой улыбкой, как, совсем ещё девочкой, она на первый гонорар купила себе несколько упаковок пирожных — «эклеры», «наполеоны», «трубочки», все, что в магазине нашлось — и сожрала в один присест, отыгрываясь за все детские годы, когда вдоволь поесть сладкого было её недоступной мечтой, несмотря на то, что росла она не в бедности, и её мать делала все, чтобы девочке никогда не доводилось задумываться, как горько быть «безотцовщиной».