Смерть за стеклом

– У меня сложилось впечатление, что вашим родителям грозит опасность потерять ферму и родовой дом. И я стал размышлять, какие могут быть последствия? Сумеют ли они перенести потерю?

Дервла замкнулась и посуровела лицом.

– Я лично находилась в доме и ничего об этом не слышала. Но полагаю, переживут. В нашей семье люди крепкие.

– Спасибо, мисс Нолан, – поблагодарил ее инспектор. – У меня все. Пока все.

День сорок пятый

1.30 пополудни

Сначала Джеральдина ни за что не хотела оставлять Дервлу в доме.

– Черт бы подрал эту лживую сучку! Я ей покажу, как совращать моих операторов и пачкать передачу!

Тюремщица злилась – как подобные фокусы могли твориться прямо у нее под носом, а она ни о чем не подозревала? Ее профессиональная гордость была уязвлена. Джеральдина кипела от ревности к Дервле и горела желанием отомстить. Но вскоре здравый смысл одержал верх. Выкинув Дервлу, пришлось бы объяснять причины и выставить себя в глупом виде. Дервла стала самой популярной и обожаемой из всех «арестантов», а повторный вызов на допрос в полицию еще больше подогрел к ней всеобщий интерес.

Во всех утренних газетах появилась ее фотография: побледневшую, но все равно очень красивую Дервлу выводили из дома. Пресса тотчас же пересмотрела прежнюю версию и больше не терзала обвинениями в убийстве Сэлли. Теперь на шапках первых полос запестрела Дервла: «Полиция задержала Дервлу!», «Дервла под арестом!» Но дежурившие поблизости репортеры, захлебываясь, сообщили в вечерних новостях, что копам не удалось выдвинуть никаких обвинений. Шумиха вокруг Дервлы еще больше взвинтила интерес к передаче, и Джеральдина неизменно держалась в первых строках информационных сообщений.

Дервла нужна «Тому». Турнуть ее было бы непозволительной роскошью.

– Придется оставлять и этого извращенца Карлайла, – жаловалась Тюремщица. – Если мы выгоним его, а Дервлу нет, этот подонок сможет нас шантажировать. Я сама бы именно так и поступила.

День двадцатый

12.40 пополудни

Вильям Вустер, более известный как Воггл, был выпущен под залог в пять тысяч фунтов стерлингов, который внесли его родители. Полиция возражала против освобождения на том основании, что Воггл, этот бывалый обитатель всяких тоннелей и люков, был прирожденным бродягой и мог запросто улизнуть. Но судья, взглянув на доктора Вустера и его супругу – на нем твидовый костюм, на ней жемчужное колье, – не осмелился лишить таких солидных столпов общества их блудного сына.

Воггл бежал, не отъехав от суда и двухсот метров.

Представ на несколько минут пред ликом его величества закона, он вместе с родителями протолкался сквозь толпу дежуривших у зала судебных заседаний журналистов и скрылся в микроавтобусе, который должен был доставить его в лоно семьи. Но как только на очередном светофоре загорелся красный свет, он выскочил из машины и кинулся наутек. Предки уже много раз переживали подобные выходки строптивого чада и не стали бегать за ним по улицам. Они остались в микроавтобусе и подсчитали, что каждая минута свидания с сыном обошлась им в тысячу фунтов стерлингов.

– Больше никаких выкупов, – отрезал отец.

Воггл пробежал примерно с милю, запутывая след и живо представляя, как его старикан, размахивая зонтиком, пускается в погоню. А когда почувствовал, что оторвался, нырнул в паб, принять пинту пива и закусить яйцом под маринадом. Но там моментально понял, насколько сильный урон нанес ему «Любопытный Том». Все его узнавали, и не сказать, чтобы кто-нибудь радовался встрече с ним. Скорее наоборот.

Пока он ждал у стойки, чтобы принесли заказ, его окружила ватага отвратных типов, и самый противный дыхнул в лицо перегаром.

– Манда ты, вот ты кто.

– Если хочешь сказать, что я красивый, теплый, манящий и волосатый, то да, это именно я. – Воггл, конечно, храбрился, но ему пришлось немедленно пожалеть, потому что тип тут же сбил его с ног.

– Предлагаю руку мира, – пропищал он с пола.

Противник принял руку, выволок Воггла на улицу, и там его отметелили всей оравой.

– Это тебе не девчонок избивать, – приговаривали головорезы, словно навалиться вшестером на одного было невероятным подвигом. Его бросили, как принято говорить, в луже крови, с выбитыми зубами и с ненавистью в душе. С ненавистью не к этим негодяям, которых он, анархист, считал просто непросвещенными людьми, а к «Любопытному Тому».

Воггл убрался от паба и кое-как замыл свои раны в ближайшем общественном туалете. А потом опустился под землю. В буквальном смысле слова: возвратился в тоннель, из которого недавно явился на свет. Там легче пестовать непомерное чувство обиды. И с каждым комом переворачиваемой земли глубже вгрызаться в свое разъяренное сердце.

Его ни во что не ставили. Все. И те, что были в доме, и другие – с противоположной стороны.

Шварк-шварк-шварк.

Джеральдина Хеннесси. Та еще стерва. Он полагал, что ей можно доверять. Он, наверное, сошел с ума.

Шварк-шварк-шварк.