Смертельно безмолвна (СИ)

Я спускаюсь вниз. На улице так темно, что неясно: настал вечер, или это тучи. Бодро сворачиваю на кухню, разминая шею, но застываю в проходе, едва заметив Мэри-Линетт.

Женщина опирается руками о разделочный стол. Ее голова опущена, волосы тянутся вниз, будто черный водопад, но как только я оказываюсь рядом, женщина выпрямляется.

 У нее удивительно рассредоточенный взгляд, налитый страхом и болью.

 Мэри-Линетт ждала кого-то. И этот кто-то не я. Едва наши глаза находят друг друга, она отшатывается, захлопывает ладонью рот и отворачивается, ссутулившись так сильно, что ее спина становится похожей на вопросительный знак.

Я сглатываю желчь, застрявшую в горле. Я не знаю, что сказать. Я не умею.

- Ты что-то хотел?

- Я просто...

- Наверно, ты проголодался. – Мэри решительно смахивает с лица слезы и подходит к холодильнику. Она тянет на себя дверцу. – Что хочешь? – Свет врезается ей в лицо.

- Нет. Не нужно.

- У вас тут совсем пусто. Вы вообще ели?

- Не особо.

- Может, омлет?

Я наблюдаю за женщиной и не шевелюсь. Я знаю, что не стоит шевелиться. Сейчас я нахожусь рядом с бомбой замедленного действия, и единственный выход – просто ждать.

- Можно омлет.

Мэри-Линетт достает дрожащими руками пакет с молоком, ставит на стол, потом так же решительно собирается достать пару яиц. Ее глаза покраснели, сосуды полопались. Не думаю, что Мэри вообще что-либо видит. Она шатается, будто слепая, изучая пальцами то ручку от холодильника, то край разделочного стола. Она достает упаковку яиц, смотрит на сковородку и в недоумении морщит бледный лоб.

- Я вот только не знаю... не знаю, как тут все работает.

- Я тоже в этом не разбираюсь.

- Надо постелить кровать для Дельфии. Я совсем забыла.

- Ничего страшного.

- Она ведь не будет спать на полу, – тыльной стороной ладони она вытирает слезы со щек и кивает, – надо подготовить гостевую комнату.

- Там вещи Хэрри. Но я попрошу его....

- Верно. Совсем не соображаю.

- Мы разберемся.

- Я не сомневаюсь, что... – Внезапно из рук Мэри-Линетт выпадает пакет с молоком. Он ударяется об пол, и белая жидкость хаотично растекается по деревянным половицам. В глазах женщины проносится что-то беззащитное.

Она садится на корточки и застывает, будто мраморная статуя.

Я подаюсь вперед, однако Мэри восклицает:

- Не надо.

- Я хочу помочь.

- Я сама справлюсь. – Она зажмуривается. – Я смогу поднять пакет, Мэттью, и смогу его выбросить. Смогу приготовить этот омлет, включить приборы, постелить постель.

- Мэри...

- Я научусь, правда, просто понимаешь, – она взмахивает руками, – это она делала. Я к счетам пальцем не прикасалась. К счетам, уборке, готовке. Я ничего не умею, ничего. Но я должна. Теперь я должна научиться.

- Вы ничего не должны.

- Должна. – Мэри прожигает меня пристальным взглядом. Ее губы дрогают, в глазах вновь появляются слезы, а у меня ком застревает посреди горла. – Я должна делать что-то, потому что если я не буду, если остановлюсь, я пойму, что ее действительно больше нет.

- Вы справитесь, слышите?

- Как? – Мэри-Линетт широко распахивает глаза и смотрит растерянно, сломлено, со всей силы стискивает зубы.  – Как я позабочусь обо всем, если я не знаю, что делать?

Она мотыляет головой, а я присаживаюсь рядом с Монфор и говорю:

- Все будет в порядке.

- Нет, Мэтт, ничего не будет в порядке. Уже не будет. Я – не Норин.

- Никто не просить вас становиться Норин.

- Ты думаешь? – Ее бирюзовые глаза вспыхивают яростью. – Но кто, если не я? Кто позаботится о доме? Кто позаботится об Ари? Об это ты подумал?

- Мы поможем вам. – Я пытаюсь говорить ровно, но голос дрожит. – Вы не одна.

- Конечно, одна! У меня никого не осталось. Все мои близкие умерли, все. Я думала, я никогда не переживу потерю Реджины. Но теперь нет и Норин, о боже. – Мэри хватается руками за лицо и громко втягивает воздух. – Я не понимаю... не понимаю...

Она запинается и прижимает к себе ноги, будто защищаясь от реальности. Но ничего не выходит. Не получится. У боли есть отличное свойство – она не проходит просто так. Я помню, как чувствовал себя, когда умерла мама. Меня разрывало на куски, все жгло. Боль ни с каким чувством не сравнится. Да. Ни с любовью, ни с завистью, ни с гневом. От этих чувств тебе хочется действовать, сорваться с места и совершить нечто особенное. Плохое, хорошее, неважно. От боли же тебе хочется уйти. Уходя, хочется перестать дышать.

- Когда умерла моя мать..., – шепчу я, в растерянности опустив взгляд на свои руки, я никогда не делился этими переживаниями, – мне было паршиво, я не знал, как избавится от чувства, что легче никогда не станет. Знаете, что-то вроде тупика. Просыпаешься и уже наперед знаешь, что лучше не будет.

- И что изменилось? – Мэри-Линетт смаргивает слезы.

- Да особо ничего. Я просто подумал об отце.

- Ты был ему нужен.

- А вы нужны Ариадне. – Я перевожу взгляд на женщину, а она отворачивается.

- Из меня выйдет плохая мать, Мэтт.

- Из меня тоже.

Мы усмехаемся, и Мэри-Линетт вскидывает брови, словно удивляется, что может не вспоминать о боли несколько миллисекунд и растягивать губы в улыбке.