Смертельно опасны

Случалось, она заставляла меня это делать. Выходит из ванной, вся теплая от горячей воды, а я взбиваю пену и орудую безопасной бритвой. Через пару лет у тебя начнут расти усы, говорила она. Полезно потренироваться, потом-то бриться всю жизнь.

Я спросил Клаудию, чего она не знала.

– Мне просто хотелось приключения, – сказала она.

– Закройся от мира. Оставь его по другую сторону двери.

– Да, но в тебе чувствуется мощь, – сказала она. – Та самая, что влекла меня к тебе, притянула тебя через весь зальчик туда, где ты стоял, – это меня пугает.

– Почему?

Она закрыла глаза, тщательно подбирая слова:

– То, что происходит здесь, остается здесь. Разве не так?

– Как в Лас-Вегасе?

Она открыла глаза и заглянула в мои.

– Я проделывала такие вещи и раньше, – сказала она.

– Я шокирован.

– Не так часто, как ты мог бы подумать, но время от времени.

– В полнолуние?

– И я оставляла все это позади, когда уезжала. Как массаж. Как сеанс в спа.

– И домой к муженьку.

– А чем его это ранит? Он никогда не знал. И я, имея такую разрядку, вела себя с ним лучше.

Она не торопилась перейти к делу. Это было как наблюдать за питчером в бейсболе во время тщательно продуманного броска. По-своему интересно, когда ты уже знаешь, какой дуги ожидать в этой подаче.

– Но дело не только в чувстве, которое ты получаешь, верно?

Она долго смотрела на меня, словно хотела сказать «да», но не желала произносить это вслух.

О, она была что надо.

– Ты подумывала о том, чтобы оставить его.

– Конечно. Но у меня была… как бы это сказать? Он давал мне очень комфортабельную жизнь.

– Что обычно означает «деньги».

– Его родители были богаты, – сказала она, – а он был единственным ребенком, потом они умерли, и все перешло к нему.

– Мне показалось, что «форд» из проката.

– «Форд»? А, машина на которой я приехала? Я взяла ее в прокате в аэропорту. А с чего ты вдруг… а, наверное, потому, что у меня своя машина классом выше. Да?

– Что-то в этом роде.

– У нас несколько машин. «Лексус», на котором обычно езжу я, и еще муж купил мне антикварную спортивную машину в подарок. «Астон-мартин».

– Очень мило.

– Я тоже так думаю. Сначала мне нравилось на ней ездить: мощность, мгновенная реакция. Сейчас я редко вывожу ее из гаража. Это дорогая игрушка. Как и я.

– Его игрушка. И часто он играет с тобой?

Она промолчала.

Я положил свою ладонь туда, где у нее не было волос. Не лаская, просто положил. Застолбил участок.

Я сказал:

– Если ты разведешься с ним…

– Я подписала одну бумагу.

– Добрачный договор.

– Да.

– Игрушки, вероятно, останутся тебе.

– Может быть.

– Но роскошной жизни придет конец.

Кивок.

– Мне кажется, он намного старше тебя.

– Всего на несколько лет. Выглядит старше. Он из тех мужчин, что выглядят и ведут себя старше своих лет.

– А как у него со здоровьем?

– Хорошо. Он не занимается спортом, приличный лишний вес, но на ежегодном медосмотре все данные в норме.

– И все же любой может получить инсульт или инфаркт. Или пьяный водитель проскочит на красный свет и врежется ему в борт.

– Я даже говорить не хочу о таких вещах.

– Потому что это – как мечтать о них.

– Да.

– И все же, – сказал я, – это было бы удобно, не так ли?

С моей матерью получилось не так. Ни инсульт, ни инфаркт, ни пьяный водитель. Чтобы сегодня человек жив, а завтра мертв.

Нет, вовсе не так.

Два, три года после того, как она показала мне, насколько приятнее, когда меня трогает кто-то другой. Два, три года, пока я ходил по утрам в школу, а днем шел прямо домой и закрывал дверь, отгораживаясь от всего мира.

Она показала мне все, что знала. Плюс те вещи, о которых слышала или читала, но сама не делала.

Она рассказала мне, как и что делать с девочками. «Это как спорт, а я как твой тренер», – говорила она. Какие слова произносить, как себя вести, как заставить их делать разные вещи, как позволить мне делать разные вещи.

Потом я приходил домой и рассказывал ей об этом. В постели, проигрывая происшедшее и дурачась.

Два, три года. А потом она начала терять вес, изменился цвет лица – я, должно быть, замечал это день ото дня, но никогда не осознавал полностью. А потом однажды я пришел домой, и ее не было, но лежала записка, что она скоро вернется. Часом позже она пришла, и я увидел что-то в ее лице, и тогда я уже знал, но не знал до конца, пока она сама мне не рассказала.

Рак яичников, который уже распространился по всему телу, и они ничего не могут сделать. Ничто не действует.

Из-за того, где это началось, она задумалась: не наказание ли это? За то, что мы делали.

– Только это херня, и я знаю, что это херня. Меня воспитали в вере в Бога, но я это переросла и тебя никогда не воспитывала в вере. И даже если там и был бы Бог, он не поступил бы так. И что плохого мы сделали? Кому причинили вред?

И чуть позднее:

– Все, что они могут предложить, – это химиотерапия, а боль от нее адская, и волосы выпадают, и, может, она даст мне несколько месяцев жизни. Мой милый бэби, мой мальчик, я не хочу, чтобы ты помнил пожелтевшую старуху, умирающую дюйм за дюймом и сходящую с ума от боли. Я не хочу тянуть так долго, и ты должен помочь мне выйти из этого.