Смертельно опасны

Констанция де Отвиль дрожала с головы до ног, хоть и придвинулась так близко к очагу, как только можно было, не опалив при этом юбок. Всего через месяц должна была наступить уже четвертая годовщина ее свадьбы, но она так и не привыкла к немецким зимам. Нечасто Констанция позволяла себе вспоминать родную Сицилию – к чему сыпать соль на не зажившие еще раны? Но в такие вечера, когда мокрый снег и жестокие ледяные ветра промораживали до самых костей, ей не удавалось унять тоску по пальмам, оливковым рощам и сбрызнутому солнцем теплу Палермо, по королевским дворцам, которые окружали город, словно ожерелье из сверкающих жемчужин, блистая мраморными полами, яркими мозаиками, каскадами фонтанов, пышностью садов и зеркальной гладью серебряных бассейнов.

– Моя госпожа? – Одна из женщин протянула ей кубок горячего глинтвейна, и Констанция с улыбкой приняла его. Но непокорные мысли так и норовили ускользнуть в прошлое, перед глазами все вставали картины роскошных рождественских пиров при дворе ее племянника Вильгельма и Джоанны, его юной королевы-англичанки. Королевские браки, конечно, заключались не по любви, а в соответствии с государственными интересами, но при известном везении супруги могли проникнуться друг к другу неподдельным уважением и теплотой. Брак Вильгельма и Джоанны казался Констанции счастливым, и когда ее выдали за Генриха фон Гогенштауфена, короля Германии и наследника Священной Римской империи, она надеялась обрести в этом союзе радость. Пусть в свой двадцать один год он уже заработал репутацию жестокого и непоколебимого правителя, но при этом был известен как поэт, свободно говорил на нескольких языках, и она очень старалась убедить себя, что у него доброе сердце, которое он обнажает лишь в кругу семьи. Вместо этого она увидела человека столь же холодного и неприступного, как земли, которыми он правил, начисто лишенного страсти, щедрости и жизнерадостности, которые делали Сицилию истинным раем на земле.

Разделавшись с вином, Констанция неохотно отвернулась от огня.

– Я готова ко сну, – сказала она. Когда ее платье расшнуровали и холодный воздух спальни коснулся обнаженной кожи, по спине снова пробежала дрожь. Оставшись в сорочке и накинутом на плечи халате, она села на скамеечку, а женщины сняли с ее головы покрывало и вуаль и распустили волосы. Воспетые не одним трубадуром волны бледного золота, залитого лунным светом, доходили ей до пояса. Когда-то она гордилась ими, гордилась фамильной отвильской красотой и белизной. Но теперь из ручного зеркальца слоновой кости на нее глядело встревоженное лицо женщины чересчур исхудавшей и усталой, лицо незнакомки, на котором можно было разглядеть каждую из ее тридцати пяти зим.

Расчесав ей волосы, одна из женщин принялась заплетать их на ночь в косу. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату стремительно вошел муж Констанции. Ее дамы тут же почтительно присели в реверансе, а Констанция поспешно поднялась. Она не ожидала его, ведь муж уже побывал в ее покоях всего два дня тому назад, исполнив то, что он называл «супружеским долгом» – то была одна из его редких острот, потому как если Генрих и обладал чувством юмора, то до сих пор ничем его не обнаружил. Поначалу, когда они только поженились, ее трогало, что он всегда сам приходит к ней, а не призывает ее к себе в спальню, – это казалось ей проявлением неожиданной чувствительности. Но сейчас она уже не обманывалась. Если они возлежали в ее постели, он волен был вернуться в свои покои – как всегда и делал. Утра, когда они просыпались вместе, можно было сосчитать по пальцам одной руки.

Генрих даже не взглянул на ее дам.

– Оставьте нас, – сказал он, и они поспешили повиноваться, да так торопливо, что их уход напоминал бегство.

– Мой господин, супруг мой, – мягко произнесла Констанция, когда за последней из ее прислужниц закрылась дверь. В его лице невозможно было прочитать ничего – он давным-давно освоил королевское искусство прятать сокровенные мысли за бесстрастной придворной маской. И все же, вглядевшись внимательнее, она уловила крохотные приметы приподнятого настроения: едва заметный изгиб уголков губ, слабый румянец на обычно бледных щеках. Глаза его были самого странного цвета, какой ей только доводилось видеть – серые и прозрачные, словно ледяное зимнее небо, – но сейчас они, казалось, отражали свет свечей и блестели с необычайной яркостью.

– Прибыли вести из Сицилии. Их король мертв.

Констанция уставилась на него, вдруг усомнившись в своем знании немецкого языка. Не может же быть, чтобы она расслышала его слова верно?

– Вильгельм? – прошептала она хриплым от неверия голосом.

Генрих приподнял бровь.

– Разве у Сицилии есть какой-то другой король, о котором мне не известно? Естественно, я имел в виду Вильгельма.

– Что… что случилось? Как?..

Он небрежно пожал плечами: