Смертельно опасны

– Многие копы уехали, перебравшись в Морган Сити, – сказал он ей. – Работы там хватает. Но… Не знаю. Я не хотел уезжать, а выслуга лет у меня достаточная для того, чтобы не опасаться сокращения.

И множество связей и ходов, добавил он про себя. Ему пришлось потянуть за массу ниточек, чтобы не просто остаться на работе, но и чтобы те, кто стоял над ним в списке на повышение, вместо этого попали под сокращение. Он получил звание капитана меньше чем через полгода после Поворота.

– Это мой дом, – просто сказала она в качестве объяснения. – Я люблю этот город.

– Даже теперь? – спросил он, недоверчиво приподняв брови.

– Особенно теперь, – ответила она с мягкой улыбкой.

Он поразмышлял об этом, пока допивал свой кофе со сливками. Ночной бриз доносил до них застоявшийся запах реки вместе с ароматами пива и мочи с улиц. Даже за несколько часов до рассвета влажный воздух вился вокруг них своими теплыми струйками, предвещая наступление знойного лета. Но этот город устраивал его, он подходил его личности. Черт возьми, Поворот – это, наверное, лучшее, что с ним когда-либо случалось.

– Я тоже, – наконец произнес он, потому что знал, что она именно этого ждет от него, и отогнал от себя странный приступ печали, накатившей на него, когда он понял, что любит город по совсем другой причине.

И хотя в клубе он больше не появлялся, но ждал ее каждую ночь, а потом шел с ней в кафе. На третью ночь она на ходу взяла его под руку. На пятую приветствовала его поцелуем и улыбкой.

На седьмую она спросила:

– А дома у тебя кофеварка есть?

Его квартира находилась к югу от Квартала, более чем достойное жилье, где он жил бесплатно благодаря тому, что отчаявшийся хозяин дома решил, что лучше – пусть и без арендной платы – иметь в доме копа, чем позволить скваттерам-бомжам захватить все здание. При таком обилии пустых домов и квартир в городе мало кто из полицейских платил аренду.

Квартира располагалась в миле от кафе, но она настояла на том, что хочет пройтись пешком.

В жилище у него не было особого бардака, но и ухоженным местом не назвать, да и для приема гостей не приспособлено. Занавески остались от прежних жильцов, но и тогда, должно быть, они уже были старыми. Декор ограничивался стопкой журналов с голыми женщинами на обложках, группой пустых пивных бутылок на кофейном столике и вставленной в рамочку рядом с дверью старой газетой с заголовком: «Свидетель отказывается от своих показаний. С полицейских НОДП[60] сняты все подозрения в злоупотреблении своим положением».

Он никогда не водил сюда девушек и потому ни разу не задумывался, как все это видится женскому глазу. Внезапно смутившись, он принялся извиняться, но она остановила его улыбкой:

– Все нормально, все хорошо. Ты приличный человек.

От этого его смущение только усилилось, потому что он знал, что уж приличным человеком он точно не был, хотя прежде его это нисколько не волновало.

Он обхватил ее за талию и притянул к себе. Она удивленно пискнула.

– Нет, я неприличный мальчик, – сказал он, пытаясь быть игривым, но чувствуя, что его слова прозвучали скорее как признание. Он почувствовал злость оттого, что сказал это, и сожаление из-за того, что повел себя так развязно. Он не хотел, чтобы эта девушка воспринимала его таким. Не хотел, чтобы она оказалась из тех, кого привлекают только наглецы и грубияны.

Но она просто улыбнулась и положила ему на щеку ладонь.

– Меня не обмануть, – сказала она низким хрипловатым голосом. – Ты мой приличный, хороший мальчик.

Дэнни умел трахаться, умел получать то, чего хотел, и не заботиться о партнерше. Он потерял счет «арестам» за проституцию – девицам, которые платили штраф непосредственно ему или ртом, или раздвинутыми ногами. Он уже забыл, когда последний раз заботился о том, чтобы и партнерша получила наслаждение, и чувствовал себя как неловкий девственник, прикасаясь к Делии, стыдясь и придя в ужас, когда его неуверенность превратилась в отсутствие физической реакции.

Но она не стала издеваться над ним и не оскорбилась. Опустив голову, она нежно убеждала его плоть, расслабляя его и возбуждая. И прежде чем ее усилия оказались бы напрасными, он перевернул ее на спину и ответил ей такой же лаской. На вкус она была сладкой, дикой, – и когда она вцепилась пальцами в простыню и издала крик, он почувствовал наслаждение, почти соизмеримое с тем, что испытывала она. Когда она лежала, обессиленная и вздрагивающая, только тогда он лег на нее и разрядил наконец и собственное напряжение, пребывая в неземном восторге от того, как она обвила его руками и ногами и, крича, повторяла его имя.

После этого он тесно прижал ее к себе, гладя волосы, а ее дыхание согревало его грудь, и он впитывал почти незнакомое ощущение безопасности и целостности. Ощущение счастья.