Смертельно опасны

– О, Бога ради, – вздохнула я. – Я пытаюсь пробить лед между нами, пока он не превратился в вечную мерзлоту. – Она скривила губы, и я почувствовала приступ раздражения. – Извини, и это недостаточно серьезно?

– Впредь не трудись наполнять ванну, – сказала она. – Я держу купальник в пансионате, чтобы пользоваться джакузи. Иногда мы залезаем туда вместе с мамой.

Я прикусила язык, чтобы не пошутить по поводу спасателя в джакузи, и тут же ощутила стыд, что эта мысль вообще пришла мне в голову. Может быть, я действительно принижала ее всю жизнь и не замечала этого?

– Я просто хотела сделать тебе приятное, – сказала я. – Я вижу, сколько работы тебе приходится делать…

– Как мило, что ты это заметила, – чопорно сказала она. – Но, будучи взрослой, я сама могу наполнить ванну. – Она развернулась на каблуках и вышла из комнаты.

– Прекрасно, – сказала я ей вслед. Весь мой благодушный настрой мигом улетучился. Если моя сестра хочет, чтобы я принимала ее всерьез, как взрослую особу, ей стоило бы вести себя как взрослая, а не как тринадцатилетняя девчонка в день первой менструации.

О нет, ты не этого хотела, – сказал мой мозг.

Мои щеки горели, хотя я находилась в комнате одна. О’кей, может, у Глории действительно месячные. В такие дни я тоже не была лучиком солнечного света. Сейчас я боролась с приступами менопаузы, и довольно успешно благодаря гормонам, но каждый день не был радостным, как не была радостной и я сама.

Мои мысли бежали по кругу одна за другой. Может быть, я действительно ужасно вела себя с Глорией всю ее жизнь? Или мы просто обречены шагать не в ногу в любых обстоятельствах? В конце концов, мы были людьми разных поколений, мы даже говорили на разных языках. И все же если бы я вела себя так после того, как она наполнила бы для меня ванну, совесть мучила бы меня годами. Но, конечно, то была я – старшая сестра. А могла бы я все видеть ее глазами? И т. д., и т. п, и так далее, и тому подобное. Когда я наконец вспомнила про сэндвич, о котором мечтала целый день, он лег в желудок какой-то резиновой тяжестью.

Несварение пошло на убыль позже, когда я услышала, как она выходит из дома, вместо того чтобы вытянуть усталые ноги. Глория не позволяла нашим ссорам влиять на ее отношения с моей машиной.

Глория продолжала волонтерствовать с таким энтузиазмом, какой никогда не демонстрировала на платных работах – во всяком случае, на тех, где не нужен был купальник. Иногда я думала, что ее кажущаяся самоотверженность на самом деле могла быть нездоровой навязчивой идеей: найти доказательства того, что не существует, и доказать что-то, что не было правдой.

Однако когда я видела ее во время моих посещений, она не выглядела одержимой. Она была веселой и расторопной, подобно людям, которые довольны своей работой. Может быть, пытаясь доказать что-то мне, Глория обрела себя, поняв, что уход за пациентами – это как работа спасателя, только в одежде. Маловероятно, но все-таки возможно. То, что она постеснялась бы сказать об этом, не было невозможным, скорее – очень маловероятным.

Может, сейчас я шарахалась от тени? Прожив жизнь стрекозы в семье муравьев, Глория теперь вплотную приблизилась к реальности угасания мамы. Принятие этого факта встряхнуло бы кого угодно. Мне очень бы хотелось, чтобы она поговорила об этом со мной, но если ей действительно казалось, что я отношусь к ней свысока, трудно удивляться тому, что она держалась на расстоянии. Я не могла ее в этом винить.

Со временем, однако, она оттаяла в достаточной мере для того, чтобы мы могли иногда сходить в кино или в ресторан, но стена между нами сохранялась. И как бы мне ни хотелось разрушить эту стену, я не могла давить на Глорию. Отчасти потому, что боялась того, что она снова разозлится и повторно закроется в своей скорлупе. Но мной овладела несколько странная суеверная идея, что если я стану слишком пристально всматриваться в ее новообретенную самодисциплину, то все можно сглазить. Она прекратила бы заниматься волонтерской работой и даже стала бы посещать маму не чаще раза в месяц – в лучшем случае. И в результате, наплевав на мои правила, она спала бы целый день, бодрствуя по ночам. Я уже видела такое прежде. Независимо от того, что давало ей чувство цели, я не хотела бы, чтобы она это потеряла. Даже если это будет означать, что мы никогда не скажем друг другу ничего серьезнее, чем «Сегодня пойдет дождь» или «Угадай, что покажут по ТВ? Подсказка: “Росомахи!”» – всю нашу оставшуюся жизнь.

Глория смотрела «Красный рассвет» без возражений и даже готовила попкорн. Но она ни разу не предложила переключиться на программы реальных преступлений. Меня это вполне устраивало, хотя я не очень понимала, что это означает – если вообще что-нибудь означало.