Смертельно опасны

– Я выйду, – повторил отец. – Ненадолго. Сидите тут, я скоро.

Сенни кивнула. Она крепко держала свой ножик, а мать держала ее – так крепко, что даже больно. Ладно, пусть – у матери ведь нет ножика.

Отец отворил дверь. Там пели птицы. Солнце, опускаясь за деревья, сделалось рыжим. Ручей журчал, спрашивая, куда делась девочка, умеющая с ним говорить. Отец с топориком в руке сделал два шага и огляделся.

Птицы пели, солнце светило, ручей журчал.

И только отец был мертв.

Сенни знала, что он умер. Одна стрела пригвоздила его к двери дома, другая пронзила руку, и он уронил топорик. Мать закричала, и он закричал. Его кровь пролилась на дверь. Сенни еще крепче сжала свой ножик.

В дом вошел зверь – женщина. Длинные нечесаные волосы, грязная одежда, огромные уши, большие зубы и шрам на шее. Большим блестящим ножом она перерезала отцу горло, и кровь залила ее всю.

Птицы пели все так же, хотя отец умер.

Птицы пели, женщина рыдала, она смотрела на зверя.

У них было много имен: захватчики, люди, обезьяны, коу-ру. Рокада первый стал называть их зверями, чтобы было страшнее. А племя кивало и соглашалось с тем, что существа, грозящие захватить земли шиктов, – обыкновенные звери.

Она уже убила одну и повесила ее на дереве, чтобы предостеречь двух других, – хотя и тогда уже чувствовала, что их тоже придется убить. Как многих убитых ранее.

Она убивала их еще до того, как Рокада дал им новое имя. Это были враги, она истребляла их, как чуму. Шикты потому и шикты, что убивают. Этих она убьет, чтобы помешать девочке. Это девочке сейчас следовало обагрить руки кровью, а не Калиндрис. И вернуться к племени с окровавленными руками, чтобы племя признало ее и отец мог гордиться своей наследницей.

Посвящение девочки в шикты. Гордость Рокады. Отменяя первое, Калиндрис разрушала второе.

Девочка, человеческое дитя, стояла с ножиком, загораживая свою плачущую мать. Много проку от ее ножика против большого клинка Калиндрис. Глядя на Калиндрис снизу, она очень старалась не показать, как ей страшно. Калиндрис, глядя на нее сверху, прикидывала, как бы поскорее с этим покончить. Удар в сердце, пожалуй, – одной и другой.

Быстро и чисто.

Как только этот ребенок перестанет смотреть на нее.

– Ты ведь знаешь почему? – тяжело выговорила Калиндрис.

Человеческое дитя не ответило. Мать обнимала ее, удерживая на месте.

– Знаешь, почему я должна вас убить?

Дитя молчало. Калиндрис хотела сама сказать, но слова не пришли.

– Твой нож слишком мал. – Она подняла свой, широкий и красный. – Ты и обращаться-то с ним не умеешь. Брось его.

Дитя не бросило. Калиндрис хотела обойти девочку, но та снова загородила собой мать, грозя ножом охотнице. Как будто впрямь умела с ним обращаться. Как будто и не боялась.

Калиндрис нерешительно оглянулась через плечо, словно ожидая увидеть там другое дитя, свое.

– Тебе не нужно умирать, – сказала она, не глядя на человеческое дитя. – Твой отец и твоя мать – одно, ты – другое. Беги.

Она взглянула на девочку с ножом.

– Беги же.

Девочка не тронулась с места.

– Что же ты?

– Не могу, – полным ужаса голосом ответила девочка.

– Почему?

– Она моя мать.

Шорох страниц книги, упавшей с полки. Вздох золы в очаге, где давно не разводили огонь. Плач матери. Птичье пение. Кровь из раны в горле, капля за каплей.

Тихие, без всякого смысла, звуки.

Прошуршала кожа – Калиндрис убрала клинок в ножны. Простучали по полу сапоги – Калиндрис вышла из хижины. Человеческое дитя заплакало, упав на пол.

Калиндрис слышала ее, идя к лесу.

И свое дитя тоже.

Бег реки. Шелест ветра в листве. Волка, воющего вдали.

Птичье пение.

Как она ни старалась, как ни водила ушами, чтобы услышать нечто осмысленное, ей слышалось только это. То, что способна слышать любая безмозглая тварь.

Вой не приходил к ней.

– Где ты была?

Девочка. Беспокоится.

Калиндрис вышла на поляну с луком за спиной. Девочка, сидя на пятках, смотрела на нее снизу.

– Ты помылась, – заметила девочка, глядя на ее чистые руки. – Когда? Что ты делала?

Калиндрис, не глядя на нее, села рядом, свесила ноги над ручейком. Он почти высох и не журчал уже, только шептал. Справа виднелись грязные маленькие сапожки, забрызганные кровью оленя.

Всего-то несколько капель, а глаз сразу их замечает.

– Почему мы убиваем, дитя? – рассеянно спросила Калиндрис.

– Ты уже спрашивала.

– Знаю. Скажи еще раз.

Девочка поболтала ногами. Немного грязи отвалилось, но кровь осталась.

– Да не знаю я.

Калиндрис молчала.

Обе смотрели в лес и слушали, насторожив уши. Птицы пели, провожая еще один день. Ветер дул, как всегда. Олень испустил свой трубный зов.

– Ты убила зверя? – спросила девочка.

Калиндрис молчала.

– Это должна была сделать я.

– Нет. Не убила.

– Я ведь не дурочка.

– Знаю.

Она обняла девочку за плечи, притянула к себе. Сердце бьется часто. Дыхание прерывается. По телу проходит дрожь.

– Но давай притворимся ненадолго, что дурочка.

Никаких больше звуков. Ни далеких криков, ни близкого Воя. Только слова. Только детский голос:

– Это я должна была убить его. Отец так сказал.

– Твой отец не всегда прав.

– А ты?

– И я не всегда.

– Почему тогда я должна тебе верить?

– Потому что.

– Это не ответ.