-- Какой дух? -- не понял Сотемский, поморщившись от противного запаха, струившегося от рюкзака.
-- Ну, как в фантастических фильмах. Его собственный дух. Отделился от него и бродит по планете...
-- А может, брат-близнец? -- спросил Сотемский.
-- Начальник колонии сказал, что братьев у него нет.
-- А может, это все-таки он?
-- Хочешь сказать, что сбежал, а за себя в зоне двойника оставил? Тогда зачем он едет назад?
-- Ну да! У него ж билет до Читы... Ничего не понимаю.
Из открывшегося рюкзака на оперативников дохнуло запахом сигарет. Плотно -- один к другому -- вовнутрь были вбиты темно-красные блоки "DUNHILL".
-- А седой, ну, Клык курит? -- спросил Сотемский на правах начальника.
-- Я не узнавал.
-- Плохо, Паша. Надо все о таких орлах узнавать.
-- Я сегодня снова позвоню начальнику колонии.
Под сигаретами комками лежали пара свитеров, грязные носки, шарф, еще какие-то непонятные тряпки, годные только для помывки автомобиля. Сотемский брезгливо утрамбовал их блоками. Закрытый рюкзак казался больше, чем он был до этого.
-- Плохо, что ли, сложил? -- на шаг отошел Сотемский, изучая свою работу.
-- Нет, он такой и был... Чуть не забыл, товарищ подполковник. Час назад из налоговой полиции звонили. Ну, по нашему запросу о "Мышьяке" и Золотовском...
-- И что?
-- Полный порядок.
-- Не может быть! -- обернулся Сотемский.
Он смотрел на Павла и флюса теперь не замечал вовсе.
-- Все налоги уплачены?
-- Абсолютно. Там другое смущает.
-- Ну!
-- Слишком уж большие сборы были у группы на последних гастролях...
-- Ну вот, а ты говоришь, все у них отлично!
-- Вы уверены, это -- отмыв?
-- Даже не сомневаюсь, -- достал Сотемский носовой платок и вытер о него руки. -- Золотовский -- машина по отмыванию грязных "бабок". Но кто водитель у этой машины -- вот вопрос?
Глава двенадцатая
КУРТКА ПОЯВЛЯЕТСЯ СНОВА
Субботний день на Тушинском рынке -- бешеный день. В вещевом павильоне, наскоро сооруженном из алюминиевых листов, -- вавилонское столпотворение. Людской поток течет мимо обрывистых берегов. Только берега уходят не вниз, как у обычной реки, а вверх, к потолку павильона. Все, что наспех пошито на частных фабриках, фабричках, а то и просто в кустарных мастерских захолустных турецких городков, шпалерами висит вдоль стен.
-- Девушка, у нас есть плащ именно для вас! -- одновременно слышится от трех продавщиц в разных углах павильона. -- Настоящая "Италия"! Вот посмотрите выделку с изнанки!
Некоторые упрямо верят, что это "Италия", хотя ни один торгаш не привезет сюда из Италии "кожу", от цены которой даже у нового русского округлятся глаза.
-- Молодой человек, купите даме шубку!
-- Зима кончилась, -- лениво бросает молодой человек с лицом пенсионера.
-- А вы заранее, заранее!
-- Посмотрите, какая кожа у моего плаща! Чистый ягненочек!
-- Так с него уже краска, извините, на попе обсыпалась!
-- Ничего подобного! Это же крэк! Он весь -- пятнами! Так положено!
Но самое поразительное в павильоне -- это не тысячи плащей, курток, жилеток или песцовых шуб, а стульчики продавцов. Вы нигде не найдете на земном шаре таких маленьких стульчиков. Такое впечатление, что они когда-то были большими, точнее, нормальными по размерам, но потом, все сжимаясь и сжимаясь от жуткого вида людского потока, стали крохотными-крохотными. Машенька из сказки про трех медведей очень обрадовалась бы подобному стульчику.
Такое же миниатюрное создание стояло и под плотными рядами мужских курток. Его хиленькие металлические ножки еле выдерживали центнер веса Кравцовой.
С утра она продала уже четыре куртки: три "бобочки" и одну "три четверти". Место, говоря тушинским жаргоном, было "отбито", то есть двести тысяч дневной арендной платы добыты, а сверх этого грели карман еще и полмиллиона прибыли. С этих денег еще, правда, требовалось отстегнуть камере хранения и охранникам рынка. Камере хранения -- официально, охранникам -- чтоб любили. Но даже с учетом будущих трат день получался неплохим, и можно было выкроить из него пять минут на обед.
Не успела она откусить полбутерброда с сыром и запить его мутным какао из термоса, как от людского потока отделилось нечто огромное, серое, небритое и заслонило собою свет. Профессиональное чутье подбросило Кравцову со стульчика. Он облегченно вздохнул, тоненько скрипнув всеми своими металлическими сочленениями, и тут же принял на свою узенькую спину недоеденный бутерброд и термос.
-- Что вас интересует? -- расширив лицо сладкой улыбкой, снизу вверх спросила Кравцова.
Любезность продавца -- один из самых сильных способов выражения ненависти к покупателю. Но большинство пришедших на рынок об этом даже не догадываются.
-- Вам нужна длинная куртка? -- не убирала улыбку со щек Кравцова. -Есть криспи. Потрясающая кожа! И есть ваш размер. У вас же -- два икс эль?
Огромное, серое и небритое наконец-то перестало жевать и ткнуло в самую большую куртку, висящую на центральной цепи.
-- Эта, што ль?
-- Ну что вы! -- всплеснула пухлыми ручками Кравцова. -- Это же только икс элечка! Примерно пятьдесят второй размер. И это не криспи, а нубук. Вашу куртку я сейчас достану.