Смертельный архив

– Я сам, если помнишь, в розыске. – Звонарев был ранен, местами даже покалечен, но не на голову: говорить правду значило заведомо обречь себя. – Да и когда бы успел? В три приехал Харон, мы с ним деревню изучали, потом он за «стволами» ездил – а через пять часов мы ехали на встречу!

– Вот за эти пять часов и «слил» коллегам! – особой уверенности в голосе Князя не чувствовалось. – А?

– Да я даже не знал – и до сих пор не знаю! – ЧТО – ЭТО – ЗА – ДЕРЕВНЯ! Единственный ориентир – двадцать километров от города: сколько там деревень, сто, сто пятьдесят? Не мог я «настучать», потому что не знал места встречи!

Луганский долго смотрел в холодные серые глаза – и впервые не мог понять, врет «мусор» или нет. Волчье, годами тренированное чутье Князя всегда подсказывало ответ, теперь же предательски молчало… Анатолий с неохотой, но отнес этот факт в пользу собеседника.

– На маршрутке пришлось ехать, – он вытер ладонью мокрый лоб, – двадцать лет не ездил. Выхожу, мне водила – черная рожа! – дэнги! А у меня сто долларов и карта. Потом, говорю, отдам. Так давай на меня – на меня! – орать! Сука! – Князь снова покраснел.

– И что? – Звонарев понял, что гроза временно утихла, и немного расслабился.

– В больнице орать будет, чтоб «утку» подали.

– В городе шухер, а ты водилу в больницу отправил? Умно!

– Со мной Шайтан ехал: все тихо сделал и ушел. Нормально. – Луганский снова успокоился. – Ладно, херня все – откуда твои коллеги могли прознать о встрече?

– Сначала расскажи, что там произошло, я ж не в курсе. Потом и подумаем.

– Там? Там дурдом был… Голливуд устроила, корова.

– Баба? – Звонарев напрягся.

– Да. Слушай…

Глава 19

Князь сидел на балконе «Золотой звезды», любуясь открывшейся панорамой. Солнце медленно тонуло в багряном горизонте; ало-оранжевое небо, отражаясь в реке, красило воду тревожными красками. Дул легкий, приятный ветерок, казавшийся чудом после дикой дневной жары: нес запахи влаги, зелени и горячей пыли. И, конечно, города – с его вонючими заводами и машинами, но Луганский предпочел не замечать того, что нарушает гармонию заката.

В свои тридцать восемь Князь чувствовал, что устал – проскочив стадию юности, попробовав на вкус бедность и стыд за рваные ботинки, он, едва обретя самостоятельность, рванулся прочь от дна жизни. Другие учились, мечтая продолжить династии инженеров, врачей, слесарей, – Луганский учился, чтобы не продолжить династии воров, пьяниц и прочего сброда. Круглый отличник до пятого класса, он таки свернул с выбранного пути: собравшись компанией, «подломили» ларек с мороженым – пацаны с улицы Бебеля рано учились подобным забавам.

Тогда и случился большой жизненный перелом, стадии «до» и «после». Обожравшись до рвоты лакомством, будущий Князь сообразил, что на покупку такого количества… да чего угодно, плевать на мороженое! – пришлось бы работать год: истекать потом на стройке или махать лопатой под язвительные комментарии жэковского прораба! И если есть прямой путь вроде работы – то должны быть и обходные тропки вроде… на ум приходило воровство, но Толик знал: воровать – сидеть, а это не входило в план.

Многие начинания так и остаются начинаниями, если не получают должной подпитки. Случись все иначе – работал бы Луганский честно, таскал домой зарплату и прятал «флакон» от жены… не случилось. Подпитку замысла Толик получил на пятнадцатый день рождения, когда вечно поддатая мамаша вместе со школьным пеналом – подарком – притащила в дом нового сожителя.

Миша Сусел, как сразу прозвали его соседи по коммуналке, и впрямь был похож на грызуна. Заостренные черты лица; мелкие, выдающиеся вперед зубы; крупный нос с широкими, трепещущими ноздрями… над ним потешались, а Миша улыбался и никогда не ввязывался в перепалку. Весь ум и прозорливость этого человека Князь оценил много позже, когда ни матери, ни самого Миши не было на свете.

Человеком новый сожитель оказался неплохим – пацана хоть и не замечал, но и не норовил, как выпьет, вдалбливать кулаком жизненные уроки. Иногда, в порыве хороших чувств, усаживал Толика рядом и рассказывал о книгах, о далеких странах и людях, которых ему довелось видеть. Сусел много скитался по стране – тогда еще великой и могучей, – много где работал и даже опубликовал в Армении книжку плохих стихов, «Сонеты» – затрепанная, она до сих пор, как память, лежит у Князя дома.

Все рассказывал интересно, но особенно хорошо запомнилась Толику беседа о будущем.

– Ты, пацан… – Сусел налил в мутный стакан водки. Мамаша давно храпела на полу на матрасе, – будешь жить в другой стране, можешь поверить. Будет больше возможностей, больше еды, одежды… всего! Но… – он залпом выпил и шумно выдохнул, – одно останется неизменным, – Миша поднял указательный палец, – человек! Сколько бы ни врали, что все честные, бескорыстные и правильные, – не верь. Человек – существо, по сути, неприятное: сколько ни дай, у соседа всегда будет больше! – Он икнул и замолчал, уставившись в стену.

– И что? – Толик ждал, когда Миша наконец вырубится, чтобы спереть остатки водки, для того и поддерживал беседу.