Смертельный удар

— Кэролайн несколько смущена, чтобы говорить об этом. Она сказала, что ты расследовала обстоятельства смерти Нэнси Клегхорн по просьбе ПВЮЧ, однако, оказывается, никто там ничего не знает об этом. Она утверждает, что ничего не знает о Пановски и Ферраро, хотя я не верю ей. — Мюррей налил себе стакан воды и аккуратно поставил графин на место. — Люди на «Ксерксесе» отправляют нас к адвокату, когда мы хотим услышать об этих двоих. Или разузнать об их докторе-самоубийце. А это всегда в некотором роде настораживает, когда люди говорят с тобой только через адвоката. Мы продолжаем работать с секретарем завода, тем молодым хлыщом, который работает в отделе учета кадров. А один из моих коллег наведывается в бар, куда ходит этот тип после работы, поэтому мы кое-что получим. Но ты можешь быть уверена, что куда проще сделала бы это сама.

Я забралась в постель и натянула покрывало на подбородок. Кэролайн защищает Луизу. Несомненно. Вот что скрывается за ее ужимками и прыжками. Угрозы в адрес ее матери — единственное, что могло испугать ее, единственное, что объясняет ее выпады рассвирепевшего терьера. Она совсем не заботится о собственной безопасности и — определенно — не суетится по моему поводу, когда устраивает мне истерики за то, что я отказалась прекратить расследование. Трудно представить, что они посмели угрожать женщине, которая находится в таком состоянии, как Луиза. Возможно, проклиная личную жизнь, она пожелала, чтобы ее секрет выплыл наружу. Возможно даже, это единственное, что действительно заботило ее в последние месяцы жизни. Тем не менее Луиза показалась мне абсолютно спокойной, когда я навестила ее во вторник…

— Давай, Вик, выкладывай! — Голос Мюррея прозвучал на пределе, и это вернуло меня к действительности.

— Мюррей, не прошло и двух дней с тех пор, как ты надменно смотрел свысока на этот хобот слоненка, который везде суется, и заявил мне, что тебе ничего не нужно от меня и ты ничего не собираешься делать для меня. Поэтому объясни мне, почему я вдруг должна помогать тебе теперь?

Мюррей обвел взглядом палату:

— Это небезопасная комната, девочка. Кто-то хочет, чтобы ты умерла ужасной смертью. И чем больше тех, кто знает то, что известно тебе, тем меньше вероятность, что они попытаются второй раз убрать тебя.

Я сладко улыбнулась. По крайней мере, это уже кое-что.

— Я говорила с полицией.

— И рассказала им все, что знаешь?

— На это ушло бы больше времени, чем было у лейтенанта Мэллори. Я сказала ему, с кем я говорила днем раньше… перед нападением. Включая и тебя — ты был не слишком любезен, а он хотел знать, кто был враждебно настроен по отношению ко мне.

Глаза Мюррея сузились. Он пробормотал в свою рыжую бороду:

— Я шел сюда, чтобы проявить сочувствие, возможно, даже смазать целительной мазью больные места. Ты имеешь обыкновение разбивать нежные чувства, детка.

Я сделала кислое лицо:

— Смешно… Бобби Мэллори сказал очень похожую вещь.

— Любой благоразумный мужчина сказал бы то же самое. Ну ладно. Позволь заполучить историю нападения. Все, что я имею, это пока эскиз, который враги выдают полиции. Тебя показывали вчера по всем четырем каналам телевизионных новостей, если это придаст тебе ощущение большей значительности.

Нет. Это стало моим разоблачением. Кто бы ни пытался бросить меня в южночикагское болото, он теперь знает, что я ухитрилась выползти. Значит, уже не было никакого смысла просить Мюррея сохранить в тайне историю нападения: я рассказала ему все, что могла.

— Я беру свои слова обратно, Варшавски, — сказал он, когда я закончила. — Даже при наличии опущенных подробностей эта история вызывает содрогание. Ты скрываешь то, что тебе больно.