Она не выходила из своей комнаты с тех пор, как вернулась из Подбрюшья, и никак не могла отмыть кошмарную вонь Шестидесятого сектора. Кэтрин почти ничего не ела, а всю одежду, которая была на ней в тот день, велела прислуге отправить на вторичную переработку. И в школу она больше не ходила. Зная то, что она знает, как можно смотреть в лицо подругам, болтающим о нарядах и мальчиках? За окном на газонах играли солнечные зайчики, цвели цветы и на деревьях распускались клейкие молодые листочки, но разве могла она, как прежде, радоваться красоте Верхнего Лондона? Кэтрин могла только думать о том, что где-то внизу тысячи лондонцев умирают от непосильного труда, чтобы немногие богачи, такие как она, могли жить в комфорте.
Она написала об этом в службу визи-новостей и в полицию, и оба письма порвала, не отправив. Какой смысл, если всем известно, что и визи-экраны, и полицию контролирует Магнус Кром? Даже верховную жрицу Клио назначает он же. До папиного возвращения ничего по поводу Подбрюшья сделать не удастся – это если сам Лондон не съедят к тому времени.
Правду о девушке со шрамом тоже уже не выяснишь. Ученик Под ничего не знает – или притворяется, что не знает, а больше ей обратиться не к кому.
И вдруг, на третий день бегства от Панцерштадт-Байрёйта, за завтраком Кэтрин получила письмо. Она не могла себе представить, кто мог бы ей написать. Долго вертела в руках конверт, разглядывая почтовый штемпель Шестого яруса и не решаясь вскрыть.
Когда она наконец разорвала конверт, оттуда ей в тарелку с кашей из водорослей выпал листок самой обычной лондонской писчей бумаги, столько раз прошедшей переработку, что она вся махрилась на ощупь, с водяными знаками «Все пойдет в дело».
Еще несколько недель назад Кэтрин была бы сама не своя от волнения, получив такое письмо, но сейчас ее больше не привлекали тайны. Скорее всего, кто-нибудь просто решил пошутить, подумала Кэтрин. Настроения для шуток не было. Какие тут шутки, когда Лондону грозит смертельная опасность, а люди на нижних ярусах живут в нищете и мучениях? Она выбросила записку в бак для вторсырья и, не притронувшись к завтраку, снова бросилась мыться.
И все-таки ей было любопытно.
Когда пробило девять часов, Кэтрин сказала:
– Не пойду.
В половине десятого она сказала Собаке:
– И смысла никакого, все равно там никого не будет.
В десять она прошептала:
– Что это за название такое – «Общепит Пита»? Вранье, наверное. Нет такой закусочной.
А еще полчаса спустя она на конечной станции «Центральная шахта лифта» ждала кабину, идущую вниз.
Вышла на станции «Нижний Холборн» и пошла по улице, застроенной невзрачными многоквартирными домами. Кэтрин специально оделась попроще, шла быстрым шагом, не поднимая головы и не отпуская Собакин поводок. Взгляды прохожих больше не радовали ее. Так и чудилось, что они говорят: «Вот идет Кэтрин Валентайн, маленькая зазнайка с Первого яруса. Эти верхнелондонцы совсем жизни не знают».
В Белсайз-парке было безлюдно. В воздухе висел густой шершавый смог от лондонских двигателей. Газоны и клумбы давно уже отдали под сельскохозяйственные нужды, и на капустных грядках работали несколько служащих управления садов и парков, опрыскивая посадки средством от вредителей. Поблизости стоял обшарпанный домик с островерхой крышей и вывеской «Общепит Пита» и чуть ниже: «Кафе». Снаружи под тентом стояли несколько столиков, и еще несколько виднелись внутри. Посетители болтали и курили в слабом свете работающего вполсилы аргонового шара. Мальчик за столиком у двери встал и помахал Кэтрин. Собака взмахнул хвостом. Тогда и Кэтрин узнала ученика Пода.
– Я Бивис, – представился он, неуверенно улыбаясь, когда Кэтрин уселась напротив. – Бивис Под.
– Я помню.
– Спасибо, что пришли, мисс. Я хотел с вами поговорить, еще когда вы были у нас в Шестидесятом секторе, но только чтобы в гильдии не знали. Они не любят, когда мы общаемся с посторонними. А сегодня нам дали выходной, потому что они там готовятся к большому собранию, и вот я пришел. Инженеры редко обедают в этой закусочной.
«Ничего удивительного», – подумала Кэтрин, изучая меню. Там была цветная фотография чего-то под названием «Хэппи-Мил» – ломтик ненатурально-розового мяса, вложенный между двумя булочками из водорослей.
Кэтрин заказала чай с мятой. Его принесли в стаканчике из стекластика, и пахло от него какой-то химией.
– На Пятом ярусе все рестораны такие?
– Нет, что вы! – ответил Бивис. – Другие намного хуже.