Смешно до слез

Мы играли вместе на сцене и в кино, боролись за одни и те же роли, казалось, должны бы друг дружку ненавидеть, но вот поди ж ты, дружили.

Я могла сколько угодно придумывать прозвища Завадскому, ругать Веру сволочью или сочинять едкие замечания об Орловой, это не умаляло моего ими восхищения и даже преклонения. Удивительно, но они относились так же.

Если от любви до ненависти и обратно один шаг, то мы только и занимались, что шагали туда-сюда.

Нет, мы могли ссориться, и даже ссориться «навсегда», это вовсе не означало, что мы действительно не любим друг друга.

С кого из них начать, даже не знаю.

Пусть дамы чуть постоят в сторонке, начну все же с Завадского.

Наши с ним отношения – постоянный раздражитель в театре, это когда вместе страшно, врозь скучно. Иногда я действительно не понимала, чего же больше сделал для меня Завадский – хорошего или плохого. Теперь, когда его уже нет, и нет давно, могу сказать: не просто хорошего, он сделал из меня ту Раневскую, которую все знали в последние годы. Без бесконечных пререканий с Завадским, необходимости постоянно искать свое место, свою особенную интонацию в любой роли я бы быстро обросла штампами. Пусть твердят, что у Раневской это невозможно, никто же не знает, что могло бы быть, все исходят из того, что было в действительности.

Попробую по порядку.

С Завадским я была связана даже родственными узами – Ира некоторое время была его супругой. Завадский влюблялся часто, его женой была и Вера Марецкая, которая родила Женьку. Но Юрий Александрович увлекся молоденькой Улановой и Верку с сыном бросил. Как при этом они умудрились остаться друзьями на всю жизнь, не понимаю, но это факт.

Для Завадского Марецкая, что для Александрова Орлова. Хотя потом обе повисли именно на Завадском. А уж когда добавилась и я… Но Завадский выдержал всех! Бывают мужчины, которых даже трем грациям вроде нас с Марецкой и Орловой не свалить.

Завадский хуже, чем думает о себе он сам, но, возможно, лучше, чем думаю о нем я.

Завадского я обожаю, хотя и обзываю Пушком, Гертрудой и еще много как. Вот не поворачивается рука написать в прошедшем времени!

Завадский умница, сколько бы я его ни ругала или ни пародировала.

Спрашиваю:

– Юрий Александрович, играть без нормальной реакции партнера невозможно, я не могу беседовать с живыми манекенами, те, кто на сцене рядом, тоже должны играть, воображать, жить ролью, а не демонстрировать свое актерское умение. Если я этой жизни не вижу и не слышу, наступает отторжение. Одной фальшивой фразы достаточно, чтобы роль развалилась. А как же раньше? Приезжал на гастроли гениальный столичный или московский актер, но если приезжал один, то играть приходилось с теми, кто был в труппе.

– Вы правы, Фаина, было трудно. Недаром актеры называли гастроли в одиночку «черным хлебом».

– Но играли-то как?

– Играли за себя и за того, с кем должны общаться на сцене. Знали текст всей пьесы, мысленно произносили все реплики и вслух отвечали только на то, что слышали внутри. Это позволяло оставаться на уровне даже в отсутствие нормальной игры всей труппы. Зрители не видели остальных, они замечали только талантливого гастролера.

– Я давно делаю именно так. Нечаянно вышло, знаю весь текст и пытаюсь играть сама за всех. Но это глупо, вокруг столько талантливых актеров и актрис, которые просто по лености повторяют найденное единожды, боясь выйти за рамки этого уже наработанного штампа, боясь ответной реакции партнеров. Как замкнутый круг.

В Завадском словно два человека сидели, один вот такой: умный, гениальный, не боящийся заступиться за опального, позвать к себе в театр того, на кого косо смотрит власть, любитель и любимец женщин, остроумный и красивый…

Другой – фанфарон, любитель наград, званий, аплодисментов, для которого люди вокруг и актеры в том числе разменная монета, способный собрать труппу только для пересказа своего вещего (!) сна или спокойно попросить отдать роль другой…

Люди рождаются в рубашках, Завадский сразу в енотовой шубе!

Когда ему дали Гертруду (Героя Труда), я поздравлять не стала ни в общей компании, ни отдельно. На «почему» ответила, что неприлично высказывать соболезнования, когда остальные поют осанны.

– Какое соболезнование?! Что у него случилось?!

– Достиг вершин.

– Фаина Георгиевна, вы о чем?

– У Завадского для полного комплекта похоронных принадлежностей не хватало Гертруды, все остальное было. Он о Звезде мечтал, теперь мечта сбылась, мечтать не о чем. Зачем жить дальше?

Дернул черт сказать так! Конечно, Юрий Александрович прожил еще почти четыре года после этого, но я себя за язвительный язык корила.

Без него стало плохо, словно осиротели, тот же театр, а не тот.

Сам он ставить со мной спектакли после «Шторма» не хотел, понимая, во что это выльется. Но другим не мешал.

Ирина Вульф поставила «Дядюшкин сон», конечно, под присмотром мэтра, для которого все неудачи и затянутость спектакля – ошибки Ирины, а все находки – его влияние.

Я всегда говорю:

– Если спектакль удался – Завадский гений, если нет – актеры и публика дураки.