Смола

Ее странным образом потянуло к нему еще в первый день знакомства. Они тогда просто поздоровались друг с другом, но она успела почувствовать его замкнутость и понять, что в этом они похожи. Внезапная симпатия. Его глаза были такими темными, что показались ей совсем черными. Или это зрачки были такими большими? У Йенса были каштановые волосы и усы, красивая, гладкая кожа и сильное, стройное тело. Ей захотелось сшить для него рубашку, и она представила, как ткань будет спадать по его плечам и груди. Как-нибудь она спросит у него разрешения. И тогда ей нужно будет снять с него мерки.

На пятый день работы у Хордеров, пока Эльсе отдыхала, Мария решилась зайти в мастерскую. Эльсе сказала, что ей больно, но не сказала, что именно болит, и, как подсказал громкий храп, крепкому сну эта боль не мешала. Мария, конечно, очень жалела Эльсе из-за таких невыносимых болей, но все же находила их немного мистическими.

Она взяла чайник кофе и кусок свежего пирога для Йенса и надеялась, что у них завяжется разговор. Больше всего ей не хотелось показаться навязчивой. Дверь была прикрыта, но не заперта, и поскольку руки у Марии были заняты, она осторожно толкнула дверь плечом. Йенс стоял у станка, полностью поглощенный работой, и не заметил ее. Какое-то время она просто стояла и смотрела на него. На его руки. Они были больше похожи на руки художника, когда он проводил ими по ножке стола, которую ремонтировал.

Под его верстаком струились осколки и стружка, напоминающие вьюнок.

Мария смущенно кашлянула, чтобы привлечь его внимание. Потом еще раз. Испугавшись, Йенс наконец поднял глаза. На секунду Мария пожалела, что потревожила его. Но Йенс улыбнулся и рукой показал, что она может зайти. А чуть позже он побежал на кухню за второй чашкой. Мария слышала его хрустящие по гальке шаги. Туда и обратно. Ее сердце начинало биться чаще. Она недвижно стояла с подносом, пока он убирал вещи и выдвигал ящик, который можно было использовать вместо стола. Потом в углу за мешками он нашел еще одну скамейку и вытер ее рукой. И хоть сидеть было низко и неудобно, им было хорошо вдвоем, они сидели и смотрели друг на друга, вдыхая аромат кофе и свежей древесины, и их зрачки расширялись от смущения.

Следующие месяцы были самыми счастливыми в жизни Марии. Мать Йенса ничего не подозревала, а они ничего не рассказывали, пока она однажды не застала их в сарае – они целовались, спрятавшись за коровой.

Эльсе Хордер не была в восторге от увиденного. Она сказала молодым людям, что их увлеченность друг другом будет мешать работе. Себе она говорила, что младшему сыну еще рановато заводить отношения с девушкой, хотя все вокруг считали, что как раз самое время.

Мария и Йенс настаивали, что на работе их отношения никак не скажутся, а госпожа Хордер начала замечать – с недовольством, – что Мария стала работать по дому еще усерднее. Ее не в чем было упрекнуть. То же касалось и Йенса. Он весь день пахал как лошадь, чтобы освободиться и вечером подержаться с Марией за руку. Они всегда пропадали в белой комнате, выпив с Эльсе вечерний кофе в гостиной, и со временем кофе в чашках становилось все меньше.

Чем больше они проникались друг другом, тем сильнее становилась боль Эльсе.

Она внушила себе, что так будет лучше всем, и начала незаметно подкладывать грязь на пол, который Мария только что вымыла, оставлять пятна на скатерти, которую Мария выстирала, и воротить нос от приготовленной ею еды.

«Йенс, мне кажется, нам нужно найти другую помощницу. Мария плохо справляется, – сказала она своему сыну, пока Мария была на острове по делам. – Я уже поговорила с вдовой Энджел. У нее много опыта, и предложение ее заинтересовало».

Скрупулезная вдова Энджел была далеко не ангелом. И Эльсе едва могла представить, что она куда-то упорхнет с ее сыном.

Кулак Йенса ударил по столу с такой силой, что боль Эльсе тотчас же увеличилась в разы.

«Ни за что! Если Мария уедет, я уеду вместе с ней!» – прогремел его голос. Это был уже не ребенок, а мужчина, которым он стал с Марией. Его голос был глубоким, как никогда прежде.

На секунду Эльсе почувствовала себя беспомощной, но постаралась не поддаваться панике. Эти слова пронзили ее в самое сердце. Йенс и раньше бывал упрямым, особенно когда умер отец – но тогда его упрямству хотя бы было объяснение. Однако он никогда не поднимал голос на мать. Ее ужаснуло, что он посмел говорить таким тоном с человеком, который любил его больше всех на свете. Эта ситуация напомнила ей о старшем сыне, но прежде всего подтвердила теорию о том, что Мария была угрозой.

Вдруг Эльсе услышала звук подъезжающего велосипеда – приехала Мария.

«Хорошо, если ты против… – сказала она так приветливо, как только могла. – Ты же знаешь, что я желаю тебе только лучшего, Йенс. Мы же так любим друг друга. Ты ведь не бросишь свою больную мать!»

Йенс повернулся и вышел. Его больная мать осталась одна в гостиной. Она сидела, смотрела в пустоту и думала о том, что это худший день в ее жизни.