Смотрящая вслед

– А нам, девочка моя, грозит срыв текущей стадии эксперимента, – раздраженно ответил дон Кондор. – И пока я не вижу веских оснований ставить под удар плоды пятилетней работы, основываясь лишь на твоих, возможно излишне поспешных, выводах.

Окана долго молчала. Слишком долго. Интересно, о чем думает дон Кондор? О чем думают все мужчины, видя эту обнаженную шею и слишком смелый вырез, даже в дорожном платье? Она не могла позволить себе завести ни одного корсажа, который прикрывал бы грудь выше, чем на два пальца. Если бы кто-то из служанок увидел такое платье, начались бы вопросы. Подозрения. Сомнения. Она не могла допустить, чтобы в ней сомневались. Антон – тот да, тот мог. Потому что она стояла за его спиной.

Но за ее спиной нет никого.

Александр Васильевич вдруг смягчился. Вздохнул, улыбнулся с почти извиняющимся видом.

– Ты пойми, Сонечка, здесь все непросто. Да, ты вовремя отследила тревожный сигнал, и это, безусловно, будет учтено при планировании нашей работы. Но отозвать сейчас Антона я не могу. Он как раз в процессе операции по освобождению лекаря Будаха. Кроме того, о чем тебе хорошо известно, в Арканаре буйствуют Серые.

– Вы все равно не собираетесь вмешиваться. Все равно ничего не станете менять. Так какая разница? Во имя чего вы готовы им пожертвовать, как…

«Как мной, – едва не сказала она. – Как мной. Не то чтобы я не представляла, куда шла. Как и все остальные, я была добровольцем. Я была молодая, сопливая идиотка, восхищенная перспективой стать коммунарской Матой Хари. В двадцать один год это казалось упоительно романтичным. Но уже в двадцать два это стало мучительно. В двадцать три – невыносимо. В двадцать четыре – гнусно. В двадцать пять я научилась не заглядывать подолгу в зеркала, потому что от одного вида собственного лица меня начинает тошнить. И еще потому, что, когда бы я ни заглянула в зеркало, о чем бы я в тот момент ни думала – я всегда вижу на своем лице эту маску пошлой, сонной томности. Она приросла к моей коже. Разъела мое настоящее лицо, как серная кислота. Я не знаю, как выглядела раньше, до того, как нацепила эту маску. Я забыла».

– Не говорите мне о жертвах, Александр Васильевич.

Она сказала это вслух. Все-таки сказала. Поняла, что сидит, а две сильные мужские руки накрывают ее мелко дрожащие плечи. И в этих прикосновениях совершенно нет похоти. И доброты тоже нет. Избавления тоже нет. Ничего нет.

– А ты не заставляй меня перечислять все научные и государственные награды, которых ты удостоена, – очень-очень тихо сказал дон Кондор. – Хотя, может, они сумеют напомнить значимость твоей миссии.

– О какой значимости вы говорите? Я здесь для того, чтобы прикрывать Антона. Чтобы следить за каждым шагом его врагов, нынешних, бывших, потенциальных. Чтобы страховать его от минимальной возможности провала. И вот я прихожу и говорю вам, что дон Румата провален, а вы говорите, что надо еще потерпеть?

Сильные руки у нее на плечах. Такие тяжелые.

– Надо, Сонечка.

– Я скажу ему.

Руки сжались. Стиснули плечевые суставы до хруста. Она не шелохнулась: ее арканарские любовники, особенно те, что были до Рэбы, обходились с ней еще и не так.

– Ты ничего ему не скажешь.

– Остановите меня.

– Остановлю, – голос дона Кондора стал угрожающим. – Прямо сейчас запихну в вертолет и отправлю на базу, пикнуть не успеешь.

– Запихнуть-то запихнете, а вертушку все равно не поднимете. Вы даже не знаете, каким ключом гайки отвинчивать.

– Не умничай, – нахмурился дон Кондор, и Окана рывком высвободилась из его рук, вставая.

– Да уж не смею, благородный дон! Куда умничать мне, придворной потаскухе. Не для того меня внедряли, не для того цвела.

– Софья Михайловна, придите в себя!

Она обнаружила, что стоит, задыхаясь, сжимая кулаки с такой силой, что острые ногти – будь проклята придворная мода, как же она ненавидит острые ногти! – до крови впиваются в ладони. Потом разжала кулаки. Сказала:

– Извините меня.

– Ничего. Бывает. Но на всякий случай, чтобы ты хорошенько уяснила. Наша работа перешла из стадии наблюдения в стадию полевого эксперимента. Ограниченного, не способного сместить вектор исторического развития. Но в менее значимых, поверхностных социально-культурных слоях запущены определенные процессы…

– Вы имеете в виду спасение интеллектуальной элиты? Будаха и остальных?

– В том числе. Эти процессы нельзя остановить по щелчку пальцев, только потому, что один из наших разведчиков оказался на грани провала. Твоя работа – обеспечивать информационную безопасность его личности. Благодарю за доклад, но тебе не следовало с ним приходить ко мне: тебе следовало решить проблему.

– Но как же я ее решу?

– Тут уж не мне тебя учить. Или пять лет полевой работы прошли даром?

Пять лет на спине, на склизких несвежих простынях, в душных покоях, с холодными фальшивыми побрякушками на голом теле? О нет. Даром они не прошли.

Но на этот раз она промолчала.