Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах

Потом я варил уху. Уха вышла, как сказал Фома, «на большой», и мы прекрасно пообедали. Конечно, и Ивана Владимировича пригласили.

За обедом зашёл разговор об истории с платьем. Лиза уже знала об этом, но не высказывала своего мнения, только каждый раз ерошила мне волосы и смеялась.

Иван Владимирович, когда узнал, с любопытством посмотрел на меня. В общем, мы все сошлись на том, что Оленева пришлёт платье. Именно платье, а не мои деньги обратно. А Фома сказал:

— Не такой уж большой это труд, и если человек просит…

Иван Владимирович помог Лизе в обработке наблюдений, и мы чудесно провели этот день — бродили по берегу и разговаривали.

Фома был счастлив, что Лиза на него не сердится.

У Фомы было много новостей. Оказывается, он уезжал в Баку держать экзамены в мореходное училище, на отделение штурманов дальнего плавания. Выдержал, по его же определению, «еле-еле на троечки», но его приняли, должно быть, потому что он уже «ходит в море» и к тому же ещё чемпион бокса. Фома даже выступил разок в Баку на ринге, его очень уговаривали остаться, но он отказался наотрез.

— Это игрушки, — сказал он о профессиональном боксе, — море — вот это настоящее дело для мужчины.

Уходил Фома уже поздно, когда взошла луна. Я пошёл его проводить. Прощаясь, Фома помялся и спросил:

— Яша, ты, как брат, не имел бы ничего против, если бы Лиза вышла за меня замуж?

Я сказал, что «не имел бы против» (немножечко покривил душой), но Лиза за него не пойдёт.

— Почему? — спросил Фома упавшим голосом. — Всё ж таки я буду штурманом…

— Потому что она тебя не любит.

— А может, ещё полюбит? — Он схватил меня за руки так, что я чуть не вскрикнул — хватка чемпиона. — Будь другом, скажи, что именно ей во мне не нравится?

Я подумал и сказал, что он не начитанный, а Лиза очень начитанная девушка. К тому же она любит стихи, а Фоме они вроде касторки. Тогда Фома решил отныне читать побольше стихов.

— Я даже могу заучивать по стишку в день. Только скажи мне, кто её самые любимые поэты?

Я сказал: Багрицкий и Михаил Светлов. Увлёкшись, я, кажется, назвал своих любимых поэтов, но сообразил об этом лишь после, и Фома старательно записал их имена в блокнот.

— К следующему разу, когда приду, выучу парочку стишков, — обещал бедняга.

Так началась наша новая жизнь — стремительные, как полет чаек, свежие, как ветры с моря, счастливые солнечные дни.

Лиза исправно вела наблюдения, я ей помогал, так что скоро мог уже и заменить её, если ей нужно было пойти в посёлок. Сестра, в свою очередь, помогала мне в моих обязанностях истопника и уборщика метеостанции.

Настал сентябрь, и я стал ходить в школу. Вечерами мы занимались до глубокой ночи, хотя порою ужасно хотелось спать, просто глаза смыкались: сказывались ежедневные «прогулки» в Бурунный — девять километров туда да девять обратно. Правда, у меня был велосипед, но не во всякую погоду можно было на нём ездить.

Иван Владимирович заканчивал свою научную работу, но находил время помогать нам в учёбе. Иногда приходил Фома — не часто, когда рыбаки возвращались в посёлок. Кажется, он был желанным гостем не только для меня. Раз он пришёл вместе с Иваном Матвеичем. Изредка нас навещал и отец, всегда один, без мачехи: она караулила свой дом, четыре хлева, овец, коз, поросёнка. Я думаю, отец немножко ревновал нас к Ивану Владимировичу…

Как хорошо было, когда приходил отец. Мы беседовали по душам, как прежде, когда не было никакой Прасковьи Гордеевны. Вспоминали наше детство, маму. Отец рассказывал, как они поженились, как родилась Лиза и какая она была забавная маленькая. О нашей матери он вспоминал, как о самом ярком, самом красивом, что у него было в жизни. Марина вносила в его жизнь поэзию — то, чего у него не было теперь.

— То была юность… — как-то сказал он грустно и решительно.

А я подумал: не считает ли он, что так жить, как жили они с нашей матерью, можно только в юности, а под старость уютнее и спокойней с Прасковьей Гордеевной? И, как всегда, сестра подумала то же, и мы невольно переглянулись.

Мы никогда не пытались повлиять на отца, чтоб он разошёлся с Прасковьей Гордеевной. Зачем? Раз он по собственной воле жил с нею, значит, в чём-то и сам был такой. Всё же нам с Лизой это было тяжело, ведь он был наш родной отец.

В октябре Ивану Владимировичу удалось достать лесу, и мы решили смастерить лодку. Иван Владимирович умел хорошо плотничать, так что даже заправский плотник ему бы позавидовал. Мы целый месяц делали чертёж, а потом начали сбивать лодку тут же на берегу, возле дома.

В общем, мы были заняты по горло, как вдруг на моё имя пришла посылка из Москвы…

Пока почтарь оформлял выдачу, у почты собралась целая толпа. На улице меня все обступили, и я давал каждому читать обратный адрес — улицу и номер дома, где жила заслуженная артистка РСФСР Оленева. Все были крайне поражены и хотели посмотреть, что она прислала, но я не стал вскрывать посылку.