Смута

Она занесла ногу за борт челна, и Ивашка помог ей выйти на берег. Песок сразу насыпался в башмак, жаля нежные пальчики, шлейф волочился по песку, она рывками подтягивала за собой этот грузный шлейф, конца песку не было видно, лишь кое-где, серебрясь, шевелился под солнцем ковыль. Здесь был край ее царства, край света и край ее жизни. Последние свои шаги совершала она, вонзая в песок каблуки, опираясь на руку Ивашки Заруцкого — не на руку венценосных мужей-царей, а на руку любовника, злодея и негодяя — она знала, что он негодяй, — но шла за ним, ибо он был последний ее советчик и помощник, он поманил ее тем престолом, на котором ей так любо было восседать, и достигнуть этого перекрестка поможет Ивашка.

— Что ж, — спросила она, подтягивая шлейф, будто нагруженный пудовыми камнями, — долго нам так идти?

— Да покуда не дойдем до Персии, — отвечал Заруцкий.

— А вдруг, — спросила она, — хан не даст нам войска?

— Должон дать, — сказал Заруцкий.

— А как не даст все же? Куда тогда пойдем?

— Тогда, — он сказал, — идти уже некуда.

— И хорошо, — сказала Марина. — А то уж больно трудно идти.

И, оглянувшись, посмотрела на свой след на песке — длинный след от острых каблуков.

— Лучше умереть, чем так идти…

Но она не умерла — она прожила еще немало лет, все в России: никакой другой страны и знать не хотела. Над русскими просторами взошла и закатилась ее странная звезда.

Ее имя осталось в веках наряду с именами великих людей, хотя она не сеяла ничего, кроме зла, и не пожинала ничего, кроме бед. И кто скажет, к какому народу приложилась она, умерев, — к русскому или польскому?

Коротким и бедственным был и дальнейший путь ее последнего пособника — Заруцкого. Совсем кратким, будто искра, мелькнувшая на ветру, был путь ее несчастного младенца…

И словно того только надо было, чтобы ушли эти трое, — вслед за их концом стала угасать Смута.

1966–1973

Примечание

Впервые: Болотников. Каравай на столе // Аврора. 1969. № 4; Начинался век семнадцатый: Мозаики: Голод; Черный день Василия Шуйского; Марина. Кому набольший кусок // Звезда. 1975. № 3; Гибель династии: Рассказ // Аврора. 1976. № 1; Панова

В. Избранные произведения: В 2 т. Л., 1980. Т. 2.

На протяжении 60-х гг. параллельно историческим повестям Панова работала над циклом мозаик из эпохи Смутного времени. Только один рассказ «Болотников. Каравай на столе», принадлежащий к этому циклу, был опубликован при жизни автора в 1969 г. На вопрос М. Г. Козловой из ЦГАЛИ[1] о судьбе рукописей названного цикла Панова ответила 31 марта 1971 г.: «Что касается черновиков по Смутному времени, то занимаюсь я этим уже давно, примерно с 1960 года и, видимо, кончить не сумею. По замыслу это не роман и не повесть, а бестолковое сборище новелл и эссе типа моих „Ликов на заре“» (ЦГАЛИ. Ф. 2223, оп. 2, ед. хр. 65, л. 30).

Сама Панова назвала свои рассказы о Смуте «мозаиками». Это жанровое определение нуждается в разъяснениях. Мозаичное изображение, как известно, выполняется из готовых твердых материалов — разноцветных камней, смальты, керамики. Необходима большая точность укладки и сочетания каждого отдельного кусочка мозаики, чтобы разные цветовые пятна слились на одной плоскости и дали в перспективе необходимый художественный эффект.

Сходный принцип создания общей картины из отдельных небольших частей, или фрагментов, Панова применила в своем цикле о Смутном времени. Она использовала технику исторической мозаики и в каждом отдельном рассказе, и в общей композиции цикла, к сожалению, не завершенного до конца. Даже название цикла не было твердо установлено автором.

«Вы спрашиваете о предполагаемом названии новелл о Смутном времени, — отвечала Панова М. Г. Козловой 17 апреля 1971 г. — вот оно (сугубо условное): „Был век семнадцатый“. Увы, я очень отошла от этой работы, и, думаю, у меня уже не хватит сил к ней вернуться, тем более что замах (мысленный) был, видимо, слишком широк для моих возможностей» (ЦГАЛИ. Ф. 2223, оп. 2, ед. хр. 65, л. 31).

Несмотря на незавершенный характер цикла, основные очертания замысла Пановой отчетливо выступают в ее рассказах. Главные их герои — реальные исторические лица Смутного времени: Борис Годунов, Василий Шуйский, Иван Болотников, Марина Мнишек.

Участником событий является и еще одно, может быть, самое значительное историческое лицо — народ, тот самый народ, который в трагедии Пушкина «безмолвствует» при вступлении Самозванца на царство, выражая тем самым свое неодобрение происходящему и нравственный суд над ним. Точка зрения этого действующего лица выражена и в первом, вводном очерке «Голод»: и в других «мозаиках» «Смуты». Главные фигуры рассказов изображены, как правило, в одной критической ситуации — в кульминационный момент их жизни или перед окончательной развязкой.