Смута. Том 1

— Ой, Константин Сергеевич, да я… ну, я… я к тому, что землю-то и впрямь дать надо… и чтобы хозяева рабочих не тиранили…

— А Государь, значит, может не допустить принятия таких законов, да, кадет? Вы к тому?..

Даже в темноте бронеплощадки можно было разглядеть, как мучительно покраснел Петя Ниткин.

— Не Государь. А те, что вокруг него. Привыкли, что оно всё так, как есть, и ничего менять не надо. Что смутьянов можно силой оружия принудить. Может, мы и принудим — хотя тем не удалось, а что потом?

— Уж не записались ли вы, кадет Ниткин, в большевики?

Две Мишени знал, что это не так. И сердился он сейчас не на кадета Ниткина, а на самого себя — что не было у него простых и ясных ответов на все эти вопросы.

— Упаси, Господи, спаси и сохрани, Царица Небесная! — Петя несколько раз истово перекрестился. — Я присяге до гроба верен буду, ваше высокоблагородие!

— Прости, Петя, — совсем не по-военному вздохнул полковник. Словно был кадет Ниткин если не сыном, то самое меньшее — племянником. — Сам о том же думаю, голову почти сломал. Только молитва и помогает. На Господа уповаю. Но и нам плошать не след.

— Вот и я про то же, Константин Сергеевич. Коль не придумаем что-то своё, да хотя бы… хотя бы то же «земля крестьянам!» — и не в самом конце, как там, когда уже ничего было не изменить, а сейчас, немедля. Эх, манифест бы государев сейчас…

— Тебе б, Петя, в Государственном Совете заседать, — кивнул полковник. — Конечно, я буду говорить… с кем смогу. Но мы, как ты знаешь, остались без генерала, Немировский тяжело ранен, не смогли мы его вывезти, а без него… я в свиту государеву не вхож.

— Но надо войти, Константин Сергеевич! Вы ж государя из заключения освободили!

Две Мишени только дернул щекой.

— Сроду подобным не козырял!..

— А теперь надо! Надо! — Петя Ниткин сжал кулаки, и Аристов вдруг подумал, как это должно выглядеть со стороны: безусый кадет указывает, что делать, ему, боевому полковнику, георгиевскому кавалеру!..

— Надо значит надо, Петя. Будем стараться и добьёмся. — Две Мишени постарался, чтобы голос его звучал как можно увереннее. — А теперь — где там наша славная первая рота?..

Карта г. Пскова, 1890 г. (фрагмент).

Первая рота почти полностью занимала бронепоезд. Прислуги на нём осталось всего ничего — даже те сверхсрочники, на коих надеялся командир, поручик Котляревский, за время петербургской замятни разбежались кто куда.

В штабном вагоне офицеры-александровцы с частью присоединившихся к ним армейцев и гвардейских до рези в глазах вглядывались в расстеленную карту, освещённую тусклой сорокасвечёвой лампочкой.

— Псков. Самое главное — Псков пройти… — слышались голоса.

— А там немцы.

— Город брать придётся.

— А может, на Бологое удастся проскочить, господа? На Бологое и — в Первопрестольную…

— Немчура бологоевский ход первым перекроет. Не считайте неприятеля глупым, поручик.

— Никто и не считает. Но сколько у них гарнизон в этом Пскове? Не дивизия, не бригада и даже не полк. В лучшем случае — батальон, и без тяжёлой артиллерии.

— Нам и батальона хватит, господа. — Две Мишени тоже склонился над картой.

— Что же вы предлагаете, Константин Сергеевич?

— Остановиться в Торошино. Взять станцию — думаю, это полегче будет, чем весь Псков. Выслать разведку. Осмотреться.

— И ждать, пока немчура с «временными» все рельсы разберут? Полноте, господин полковник, да вы ли это? Где лихость, где внезапность, где…

— В нашем попечении — Государь, господа, если вы забыли.

Наступила внезапная тишина, только колёса тук-тук по стыкам, словно кости стучали.

Наступал ноябрь.

А железная дорога от Пскова на Петербург, обычно изрядно загруженная, сейчас словно вымерла. Точно неведомая рука разом отключила семафоры, умертвила телеграф и заставила попрятаться все живые души. Две Мишени стоял и думал, что достаточно будет пустить навстречу их бронепоезду самый обычный паровоз — и всё. Дорога будет намертво заблокирована. Хорошо бы разжиться в путейских мастерских хоть каким краном на платформе, взять с собой — путь до Юга не близок. И запас рельсов, запас шпал…

Константин Сергеевич вспоминал — только на сей раз уже не Маньчжурию, не Ляоян с Мукденом, но тихий майский вечер в городе Ленинграде (хорошее название, звонкое, если не помнить, в честь кого дадено) и профессора в кресле напротив.

— Мы уходили тогда в полную неизвестность. Жалкая горстка под громким названием — «Добровольческая армия», подумать только! Четыре тысячи, «армия» численностью чуть больше полнокровного полка! Из них четверть — вольноопределяющиеся, добровольцы из старших гимназистов, юнкера, кадеты!.. Мы отступали в степь, а в Ростове оставались, подумать только, пятнадцать тысяч пребывавших «на отдыхе» офицеров, не пожелавших присоединиться к нам!..

— Но почему же?.. — не удержался тогда Две Мишени.

Профессор отвёл взгляд.