Смута. Том 1

Яша оскорблённо потряс левой рукой: комиссарская звезда красовалась, где положено.

– И не надо меня в трусости тут обвинять с порога! – бросил он негодующе.

Штокштейн пожал плечами.

– Иные мне объясняли, что главное, мол, дело делать и убеждённость в сознании иметь, а знаки различия, дескать, «нас выдают» и «врагу работу облегчают». А я так скажу – бойцы видеть должны, что мы, настоящие большевики, ни мук, ни смерти от рук белой сволочи не боимся. Тогда и вера нашим словам будет. А вот вы, товарищ Жадов, вы-то звезду не носите, как я погляжу…

– А я никогда «комиссаром» в этом смысле и не был, – покраснел Жадов. – Я батальоном командовал. Название должности такое было, да. Но и только. Я и звезду-то никогда не получал!

– Я могу поделиться, – усмехнулся Штокштейн. – Как удачно, что у меня с собой запас!

– Прекратите, Шток-как-вас-там! – вдруг вышел из себя Яша. – Прекратите эти дурацкие провокации! Вы ещё предложите каждому бойцу на себя звезду нацепить! Так она у них и так есть, на фуражке или на шапке! Все мы тут – комиссары! Все – большевики! Все за народное счастье бьёмся, себя не жалея!

– Вот особенно вы в «Вене» себя не жалели, товарищ Апфельберг…

И тут Яша, интеллигентнейший и образованнейший Яков Апфельберг, окончивший с золотой медалью Царскосельскую Императорскую мужскую Николаевскую гимназию, ту самую, где директорствовал Иннокентий Анненский, где учился Гумилев, – Яша Апфельберг вдруг сгрёб Штокштейна за грудки, рванул на себя с такой силой, что едва не опрокинул на пол.

– Ты сюда зачем явился? Крамолу искать?! Контру выводить?! Шпионов белых ищи, поц! Или решил, что управы на тебя нет?!

Штокштейн попытался вырваться, но куда там! Яша прижал его с силой поистине шлемоблещущего Гектора.

– Довольно, товарищи, – вдруг холодно сказала Ирина Ивановна. – Товарищ Апфельберг прав – все мы тут комиссары, все большевики и все за народное счастье боремся. И товарищ Штокштейн тоже прав – шпионы и саботажники нам тут не нужны. Давайте каждый будет своё дело делать, а не жертвенностью меряться. Du bist kein Mädchen mit Nervenzusammenbruch, oder[38], Эммануил Иоганнович?

Яша нехотя отпустил Штокштейна. Тот фыркнул, одёрнул китель.

– Нервы, товарищ Апфельберг, лечить надо. Могу посоветовать и в Петербурге, и в Москве хороших врачей…

– На основании собственного опыта? – прошипел Яша.

– Хватит! – Жадов стукнул кулаком по столу. – Взвода я вам, товарищ Штокштейн, не дам. Вся дивизия даже до трёх тысяч штыков не дотягивает, каждый боец на счету. Шпионов приехали искать? Вот и ищите. А воевать нам не мешайте. Хватило дураков, что на ровном месте казачий мятеж устроили…[39]

Ирина Ивановна чувствительно пнула Жадова под столом.

– Казачество является контрреволюционным сословием, – невозмутимо заявил Штокштейн, – и в качестве такового должно быть ликвидировано.

– Да у нас полно казаков, хорошо сражаются, храбро!

– Это пока «кадеты» с «золотопогонниками» по их землям шастают, – возразил особист. – Тут казаки нам готовы помочь. Но что потом-то? Что они хотят, казачки эти, вы знаете, нет?

– Как все люди, – не уступал Жадов. – Мира. Счастья. Свободы. Достатка. Чтобы землю свою пахать, детей растить.

– А! Вот тут-то собака и зарыта, дорогой начдив-15. Что такое «своя земля»?

– Как это? – опешил комиссар. – Своя земля – это своя земля! Вековая мечта крестьянская! На своей земле, на себя работать, а не на барина!

– А товарищ Ленин нас учит, что крестьянская среда – мелкобуржуазна и постоянно будет из себя выделять буржуазию среднюю, а потом – и крупную. Сперва – миллионы, десятки миллионов мелких хозяйчиков, потом сотни тысяч средних… а потом появятся и крупные. Дай крестьянину распоряжаться землёй, покупать и продавать – глазом не успеем моргнуть, как увидим новых помещиков, кто землю у бедного соседа скупит.

– Товарищ Ленин несколько не так об этом пишет… – горячо запротестовал Жадов, однако Штокштейн лишь отмахнулся:

– Я знаю. Не надо приводить цитаты. Но диалектически – я прав. Свойство капитала – непрерывно стремиться к самоувеличению, любой ценой и безо всякой цели. Мелкие хозяйчики неизбежно разделятся. Кто-то разбогатеет, кто-то разорится. Разбогатевшие захватят земли обедневших, а их самих превратят в батраков.

– Так и что ж тогда?

– Вы не читали труды Владимира Ильича о кооперации?

– Кооперация – это хорошо, – вступила Ирина Ивановна. – Но она и так есть. И при царском режиме была. Мелкие хозяйчики, как вы выразились, товарищ Штокштейн, объединялись – по самым разным направлениям…

– Это не настоящая кооперация. Настоящая – это когда никакой частной земли, никакого лоскутья наделов, а большие поля, обрабатываемые коллективно, сообща! И не лошадьми, а мощными тракторами! Слыхали о таких?

– Слыхали, слыхали, – отмахнулся Жадов. – Только я вот смекаю, что первое дело – это люди. А трактора – уже потом.

– Аполитично рассуждаете, товарищ начдив! Аполитично!

– Неважно, как рассуждаю. А только учти, Штокштейн, я тебе тут хватать кого ни попадя не дам. И можешь на меня жаловаться хоть самому Льву Давидовичу. Или Владимиру Ильичу.