«Когда уходили из Витебска, многие не понимали – зачем, почему, отчего? Особенно Воротников не понимал. Не ведаю как, но он уже успел познакомиться с некоей местной гимназисткой. Откуда оная гимназистка взялась возле нашего расположения, постичь я не смог.
Пришлось разъяснять гг. кадетам «текущий момент», как говорят большевики. Что нам нужна настоящая база, опора, фундамент, с большими запасами продовольствия и военного снаряжения – а всё это имелось на складах Одесского военного округа и Всевеликого войска Донского. Обыватели запуганы, хаты у всех с краю, выжидают, а обещания “новой власти” сладки, многие польстятся, как польстились уже в столицах. Добровольческая армия должна встать на ноги, окрепнуть, собрать силы, стянуть в единый кулак всех верных. А Витебск… что Витебск. Наших эшелонов становится всё больше, следом за нами двинулись и “лепшие граждане” сего губернского города. Добровольцев тоже прибавилось, хотя не скажу, чтобы особо много – старшие гимназисты, сколько-то отставных военных, жандармские и полицейские чины.
Но – мало, очень мало.
Я всё время сравниваю, как оно выходит у нас и как оно шло у них
. Пока что у нас, по крайней мере, на бумаге всё куда лучше. Главное теперь – не повторить тех ошибок, что сделали те добровольцы.Тех матросов, что попытались нас перехватить, оттеснили в предместья Витебска, но от Москвы, никто не сомневался, явятся к ним подкрепления. Неистовствовала некая “Рада” в Киеве, и оттуда поступили сведения, что эшелоны спешно вооружённых “сичевых стрельцов” тоже двигаются по железной дороге нам наперерез.
Кто-то удивляется, откуда всё это взялось, а я так ничуть. Любили у нас в столицах всяческих чудаков, с чубами да в шароварах, словно со страниц г-на Гоголя. Вот они и подумали – а чего бы нам самим не запановать, коль такие дела?
Могилёв мы прошли не задерживаясь. Но если в Витебске нас встречать вышло всё городское начальство, звонили колокола и отслужили молебен, то Могилев словно вымер. Губернский город, как и Витебск, а всё уже изменилось. По окраинам бузил народ с красными знаменами. Лавки закрыты, полиция разбежалась кто куда. Государь разгневался и повелел вывезти всё, что только возможно, всё же военное имущество, не могущее быть спасённым, – уничтожить.
У нас на глазах страна замирала. Переставали ходить поезда. Останавливались заводы. Словно неведомая рука повернула выключатель и вместо яркого света настала кромешная тьма.
Последний из наших эшелонов ещё не покинул могилёвской станции, а вслед нам уже стреляли какие-то люди с красными повязками на рукавах. Надо полагать, «рабочая гвардия»; большевики не теряли времени, ни дня.
Всё это время мы идём в головах, мы – 1-й кадетский Александровский батальон. Нам пожалован особый знак государем, особое знамя, пока что лишь на бумаге, само собой. Новых красно-чёрных погон, конечно, ещё тоже нет. Многие даже не понимают, зачем они нужны – армии ведь приходилось гасить смуту, и не раз. Стараюсь объяснять, как могу.
Наш бронепоезд идёт самым первым. Мы знаем, что нас, скорее всего, будут ждать в Гомеле, и готовимся.
А Слон поправляется прямо не по дням, а по часам. И сестра милосердия от него не отходит. И смотрит на него… нет, совсем не так, как Лиза Корабельникова или как Зина моя – на меня. И Слон на неё тоже совсем не так глядит, как на ту же Лизавету…»
