Смута

Вечность у Бога. Бог же за посягательство на тайну свою наказует. Коли света хочется, учителю внемли. Учитель за спиной. Он – наше вчера. Помнить бы всем русским людям хотя бы одно Тушино. Много стыдного пережили предки, а Тушино все же особняком стоит. Тушино – позорный крест России. Крест надо нести, беречь как зеницу ока, дабы не повторилось… Где там! Дедушки наши на валы тушинских окопов как на реликвию глядели. Сама история! И гора была им не гора Квашни, не Тушинская, не монастырская, но Царькова.

Тушино покрыли шатры, будто слетелись птицы с железными когтями, чтобы ранить Русскую землю, чтобы русских людей склевать железными клювами, чтобы размести, развеять пепел русских городов серыми крыльями, что ни взмах – столбы гари да вихри огня.

Снова пришел царь Василий Иванович к провидице Алене. Алена уж совсем усохла, стала махонькая, темная, как кринка, в которой молоко оттапливают.

Увидев царя на пороге землянки своей, всплеснула Алена ручками, тонкими, как ивовые прутики, припала головой к животу его – выше уж не доставала – и заплакала. По нему ли, царю, по России ли, по народу ли нашему пропащему. Не решился Василий Иванович спрашивать, утер старушке слезы, умыл мокрой рукою свое лицо. И вот уж и чудо – перестала голова дрожать, глазки снова стали махонькими, поросячьими. И походка переменилась. Стал бочком ходить, видя впереди и позади. Так неслышно наступал на землю, что стража и та вздрагивала, когда являлся он вдруг будто из-под полу, из-под каменных плит.

Величаво, но с ласковым дружелюбием принял Василий Иванович на очередной встрече польских послов. В те дни это были самые милые, самые нужные люди русскому царю. Не Вор был страшен, но польское войско. Лжецари и лжецаревичи уж на двух руках не умещались: Петр, Август, Лаврентий, Федор, Василий, Симеон, Клемент, Савелий, Гаврилка, Мартынка, Ерошка… Были и совсем уж «быстрые» царьки. «Объявится» да, напустя в штаны, и сбежит той же ночью от подданных своих.

Озорников на Руси всегда было много, но баловать царским именем – Сатане угодить.

За три года русские люди до того издурили друг друга, что полподлости уж принимали за полправды. Эту всенародную мерзость и низость брал в расчет царь Шуйский. Но простак потому и простак, что хитрее его нет никого. Сегодня мы дураки, разбойники, шкуры продажные, соглашались простаки, а завтра все – симеоны столпники, послезавтра – христолюбивые хозяева.

Если трон Шуйского, скособочась, на одной ножке держался, то и под Сигизмундом, королем польским, сиденье было тряское. Поднявший мятеж пан Зебржидовский извинился перед королем 6 июня 1608 года, но у конфедератов тотчас явились другие вожди: Людвиг Понятовский, Януш Радзивилл, Андрей Колуский.

Противники Сигизмунда, явные и тайные, московскую карту держали за козырную. Послы короля это очень хорошо понимали и, желая расположить Шуйского, посылали к гетману Рожинскому, когда тот еще был в Звенигороде, еще только примеривался, с какой стороны подступить к Москве, эмиссара Петра Божковского. Божковский именем короля требовал от подданных его величества покинуть Самозванца, выйти из пределов Московии.

Теперь, перед заключением перемирия сроком на три года и одиннадцать месяцев, к Рожинскому в Тушино для образумления шляхты ездили самые влиятельные из комиссаров посольства Петр Бужинский и Станислав Домарацкий.

Они привезли приглашение от московских властей участвовать в переговорах и быть на подписании перемирия. Пункты договора были деловые, ясные. Речи Посполитой и Московскому царству владеть, чем владеют. Царь и король отказывают в помощи противникам законной власти. Сандомирский воевода пан Юрий Мнишек с дочерью выпроваживаются из России. Нового Самозванца Юрию Мнишку зятем не называть, дочери за него замуж не выдавать, Марине царицею московской – не именоваться, не писаться. Князьям Рожинскому, Вишневецким и другим, без королевского согласия вступившим в службу к злодею, ко второму Лжедмитрию, оставить его и к иным бродягам, которые вздумают называть себя царевичами российскими, не приставать.

Переговоры шли легко.

Послы князь Друцкий-Соколинский и пан Витовский были довольны. Недовольными оказались свои. К Василию Ивановичу приехал племянник Михайла Васильевич Скопин-Шуйский, возмущенный наглостью поляков. Люди князя Рожинского, въезжая в Москву, всякий раз выбирают иную дорогу к Кремлю, высматривают, сколько войск собрано в городе, крепки ли стены…

Царь и воевода говорили с глазу на глаз. И царь обнял своего юного воителя.

– Знаю, Михайла Васильевич! Знаю и вижу все ухищрения послов, тушинцев, про тайные встречи поляков с нашими некрепкими людьми тоже знаю. Многие почитают себя умней царя. – Невесело улыбнулся. – Июль на исходе. Август перетерпим, осенью сброду Рожинского неуютно будет в чистом поле. А там зима. Сами собой разбредутся тепла искать.

Князь стоял опустив голову, полнощекий, как мальчишка, длинные ресницы обиженно дрожали.

– Ты что, Миша?! Уж не обидел ли я тебя ненароком? – совсем по-отцовски спросил царь.

Скопин поднял глаза, но тотчас опустил.