Смута

Марина Юрьевна каждое утро ходила на пасеку: медом дышать, на рябину смотреть. Пасека стояла на краю рощи. Все деревья в роще липы, клены да рябины. Поля были убраны, но между полем и лесом была оставлена полоса с треть версты. Здесь росли медоносы. Третий день стояли в Любинице, третий раз Марина Юрьевна отправлялась на пасеку. Уже без фрейлин, покусанных пчелами, с отцом Фаддеем, тоже отмеченным пчелой. Марина Юрьевна была в восторге: пчелы не трогали ее величество.

– Царица пчел благоволит к царице людей! – изрек Юрий Мнишек и повторил сей красавец образ столько раз, что даже привыкшая ко всему прислуга краснела, слушая их милость.

Марина Юрьевна приказала постелить ковер у самых дуплянок, чтобы не только слышать пчел, но и видеть.

Отец Фаддей мужественно стоял подле государыни, опустившейся на ковер, и научал снисхождению к русским людям:

– Они были темные, кровавые язычники, и Бог послал им в наказание лукавомудрствующих византийцев, которые способствовали распространению среди русских самого отвратительного мистицизма. В Киеве, скажем, некоторое время митрополичью кафедру занимал византиец Константин. Умирая, он завещал не погребать его тело, а извергнуть из города. То есть попросту выбросить. Русские схитрили, охраняли труп от собак и на третий день погребли с почестями…

Бац! – Марина Юрьевна слышала щелчок.

Пчела вонзилась в самое веко ученого монаха, но отец Фаддей даже не шелохнулся.

– Я рассказываю вам об этом, ваше величество, потому, – продолжал он свои размышления, – что русскому доброму народу необходимы добрые, разумные, благожелательные наставники. Если вы отринете союз с человеком, приведшим войско к Москве, то будет упущена замечательная возможность сделать доброе уже сегодня. А ведь завтра может и не наступить.

Бац! – Вторая пчела стрельнула почти в то же самое место.

– Святой отец! – взмолилась Марина Юрьевна. – Немедленно ступайте к нашему врачу. Это не просьба, это повеление моего царского величества.

Монах поспешно удалился, и Марина Юрьевна осталась одна, если не считать укрывшуюся за деревьями охрану. В теплом воздухе мелькали темные точки и запятые.

«Не будь я царица, пчелы набросились бы на меня? – с удовольствием подумала она. – Почему пчела милует мою царскую милость? Или у испытавшего всеобщее подобострастие сама кровь переменяется?»

И ясно ощутила в себе неутолимую жажду подобострастия. Вдруг вспомнила, что с самого дня отъезда из Ярославля ни разу не потянуло в прошлое.

– Я снова живу, – сказала она себе.

Сердце забилось толчками.

«Если он кто-то другой, то… надо отказаться от царства? Лишиться царства? А чтобы не лишиться…»

Брезгливая дрожь покрыла ее прекрасное тело мурашками. Она гордилась шелком этого тела, она без усмешки называла его прекрасным.

– Ни за что! – сказала она себе, умирая от безобразного отвращения. – Ни за что…

Глаза бессмысленно бежали по оранжевым гроздям на рябинах. Ей захотелось, чтобы ягоды обернулись каплями крови… Поднялась с ковра, пошла прочь, и над головой ее, изумляя охрану, венком вились золотые пчелы.

– Ваше величество, радуйтесь! – Отец в алом кафтане простирал одну руку к ней, другую к незнакомому человеку. Невысокий, очень плотный, на лицо хоть раз взгляни, хоть десять – не запомнишь. Но вот что сразу почувствовала Марина Юрьевна: воздух над этим человеком замер, завороженный, и люди вокруг стояли как столбы.

«Он?» Сердце выпало из груди.

– Усвятский воевода их милость Ян Сапега! – возгласил Мнишек, будто в литавры ударил.

У Марины в глазах было темно. Руку подала как во сне. В себя пришла от внимательного острого взгляда: воевода смотрел на нее вопросительно, взглядом подавал помощь, говорил нарочито громко, чтобы царица поймала нить речи.

– Стою под Царево-Займищем, вдруг говорят: ваше царское величество всего в четырех милях. Я – на коня, чтобы тотчас исполнить любую службу вашего величества.

– Я рада, – нашлась Марина Юрьевна, – рада приветствовать вашу милость… А мы вот здесь остановились, ждем письма… – Марина Юрьевна вспыхнула, не зная, как назвать человека, выдающего себя за Дмитрия Иоанновича.

– Промедление – не друг вашего величества, – решительно сказал Сапега. – Пока лето, пока лошади не вязнут, надо приступить к Москве и взять ее в считаные дни. От стояния под стенами стены не разрушатся. К тому же Москва до сих пор не окружена.

– Я в большой надежде на моих рыцарей, – сказала Марина Юрьевна, набравшись духа посмотреть в лицо Сапеге: смугл, а кажется, что бледен, глаза нежнейшей голубизны, а рядятся в безликость… – Если у вашей милости нет срочных военных дел, прошу отобедать с нами.

На обеде, кроме узкого круга своих, были Константин Вишневецкий, который тоже возвращался из ссылки, и ксендз Каспер Савицкий.