Смутные годы

Выполняя последнюю волю гетмана, Станислав Мнишка с его племянником Адамом Рожинским отправили его тело в Польшу для погребения в родовом склепе.

Глава 4

Шуйские

Дружинка и Ивашка, два мальчишки лет тринадцати, вышли со двора и направились в сторону Сретенских ворот. Идти было далеко, но они были готовы выдержать и больше, только чтобы не пропустить то, от чего заранее захватывало дух. Им хотелось хоть одним глазком взглянуть на войско Скопина, которое было на пути к Москве и, по слухам, сегодня должно было подойти к стенам города.

С утра день выдался ясным. Яркое солнце слепило глаза, а под ногами хрустел ледяной коркой снег. Вскоре солнце начало припекать, снег размяк, и идти стало тяжело.

– Э-эй, поберегись! – раздался вдруг крик, и рядом с мальчишками пронёсся верховой.

Из-под копыт коня брызнули комья мокрого снега и с головы до ног заляпали Дружинку.

– Что ты делаешь-то, харя! – погрозил тот маленьким кулачком вслед коннику.

– Дружинка, берегись! – истошно вскрикнул Ивашка и толкнул приятеля к забору какой-то усадьбы.

И вовремя… Мимо них на рысях прошла сотня стремянных стрельцов с протазанами, затем прошла ещё одна.

– Во дают! – воскликнул Ивашка, не сводя восхищённого взгляда с красных кафтанов, белых берендеек и самопалов, притороченных у сёдел стрельцов.

– Пошли, чего разинул рот! – пихнул его в спину Дружинка. – Нам ещё далече!

К Сретенским воротам Земляного города Дружинка и Ивашка подошли к полудню, когда на церквушке, что стояла как раз напротив ворот, ударили четыре раза.

Напирая, толпа вытолкала Дружинку и Ивашку за ворота Сретенской заставы, пронесла за Земляной вал и разметала на широком поле, как половодьем щепки.

– Ух ты! – чуть не с плачем вырвался Ивашка из давки с изрядно помятыми боками.

В толпе ему порвали зипунишко, и где-то там остался кушак.

– Я же говорил тебе: не отставай, затиснут – и пропадёшь! – упрекнул Дружинка его, когда с трудом отыскал в толпе. – Не то обкрадут! А мне за тебя отвечать перед твоей мамкой!

– Не холоп, чтоб ты глядел за мной, – пробурчал Ивашка, придерживая руками порванный зипунишко.

– Ты захребетник[5], и я за тебя в ответе! – безапелляционно заявил Дружинка и решительно насел на приятеля: – Ладно, айда за мной!

– Куда это ещё? – заканючил Ивашка.

Ему уже наскучила их затея, после того как его чуть не затоптали в давке, порвали одежду и исчез кушак, за который отец задаст ему теперь трёпку.

– На вал, дурень! Здесь мы не увидим ничего!

Они протиснулись назад, за Земляной вал, и вскарабкались на него с обратной стороны.

На валу было так же тесно, как и на поле. Но с его высоты было далеко видно, и все цеплялись за свои места.

С большой свитой дворян подъехал Михаил Кашин. Дородный, с широкой окладистой бородой, он выглядел внушительно. Поверх красного цвета атласной ферязи[6], вышитой золотом и жемчугом, на нём была накинута нараспашку турецкая шуба на соболях с огромным отложным воротником. На голове у него громоздилась высокая горлатная [7]шапка из чернобурки. Сидел он на холёном аргамаке, в роскошном седле, неподвижный и неповоротливый. Стремянные помогли ему сойти с коня.

И тут же подъехал со свитой думный дворянин Василий Сукин, которому Шуйский указал быть при Кашине. Подошли и выстроились барабанщики и трубачи. Поглазеть на встречу войска Скопина явились бояре и окольничие со своими дворовыми холопами. Те бросились расчищать им место на валу. Но их там стенкой дружно встретили ярыжки. К ним присоединились ремесленники, и тотчас же завязалась потасовка. Боярские холопы схватились за сабли, и посадские дрогнули. Задиристых, неуступчивых, холопы тут же скинули в глубокий ров.

Подъехал в возке Коломенский митрополит Иларион. За ним на санях подвезли иереев и певчих дьячков, облачённых в стихари[8]. Из саней выгрузили большие выносные кресты и икону Богородицы.

– Доброго здравия, владыка! – поклонился Кашин митрополиту.

– Да хранит тебя Господь, Михаил Фёдорович! – перекрестил Иларион боярина.

– Иду-ут! – раздался в этот момент истошный вопль на Земляном валу, его подхватили сотни глоток.

На поле сразу всё пришло в движение: забегали сотники, стали равнять ряды служилых; толкаясь, подтянулись к митрополиту и Кашину дворяне и духовные.

– Слава тебе, Господи! – перекрестился митрополит.

– С Богом, батюшка, с Богом! – заволновался Кашин, стал поправлять на груди широкую золотую цепь. – А где гостиная сотня?! [9]– заозирался он, занервничал.

– Здесь мы, здесь, Михаил Фёдорович!

– Давай на своё место! Что вы там, где не надо быть?! Сукин, почему не держишь приставов в строгости?

– Михаил Фёдорович, они знают наказ добре!

– Ну-ну!..

А далеко на дороге тёмным расплывчатым пятном показалось войско.