Смутные времена. Владивосток 1918-1919 гг.

А пока проституция была уделом девушек из народа, самых бедных. Они унаследовали выносливость, покорность судьбе, терпеливость, свойственную народу. Все это пригодилось, чтобы пережить голод, холод, болезни, бессонные ночи, попойки и побои, короче говоря, чтобы выжить во время бойни, где и для мужчин, и для самой жизни они были всего лишь безжизненными куклами.

Самые сильные из них, самые стойкие сохранили, вопреки всему, удивительный внутренний свет. Ничто и никто не заставит склониться эти гордо поднятые головы, длинные тяжелые шеи, не сможет иссушить и лишить свежести упругую гладкую кожу. Понять, что им пришлось пережить и выстрадать, можно было только из их улыбок, полных безразличия и усталости, которые они столь щедро расточали всем присутствующим.

Кроме того, в большинстве своем они были глупы, плакали и смеялись как маленькие дети. Их чувства были столь же грубы, как и их речь.

Казалось, что столь невероятный поворот в их судьбах одарил их гордостью и принес им радость. Ничего подобного. Всемилостивый Господь (верили они в Бога слепо и безраздельно), всемилостивый Господь слишком поздно преподнес свой дар.

Как могли они понять, что с ними случилось? Принять ход событий? Эти военные из другого мира, варварский язык, давка, чтобы прикурить сигарету, стулья, которые вырывали друг у друга, чтобы им подать, страстные взгляды, но ни одного лишнего движения.

Что все это значило? Что они не желали их? Или что девушек не хватало на всех? Но тогда тянут жребий, соревнуются в цене, бьют друг другу морду. Вот что доставляет вам удовольствие.

Они думали о русских унтер-офицерах, наведывавшихся в их кабаки и бордели: «Вот это мужчины. Сразу к делу». С бутылкой под каждой подмышкой они шли за вами, подталкивали вас, тащили в комнату. Затем наступала очередь следующего. Можно было получить удовольствие. Тогда как эти…

Нет, деньги у них водились. Даже слишком много. Да они и не скупились. Совсем. Но в обмен они ничего не требовали. Самое большее — обещание. И деньги теряли и вкус, и свое назначение.

Девушкам не хватало воображения, которое помогло бы им представить и обеспечить свой завтрашний день. Жадные, но только до еды да до денег, чтобы заплатить за жилье, купить себе тряпки и прогуляться. Случалось, что подолгу у них не было ни крошки во рту, ни жилья. Но когда они заработали, заслужили свой хлеб и кров над головой, они чувствовали себя спокойно, легко и счастливо.

Это похоже на качели, которые взмывают в воздух. Обсуждали цены, торговались о цене за вход. Рубль, а сверх того пригоршня монет — победа! Победа! Сейчас деньги не волновали и не радовали, они были долгом, десятиной. Они не слушали этих иностранцев. Нет, они им не нравились. Что же они представляли собой в постели!

Мне было не трудно понять этих девушек. Они сами мне все рассказали. Нас столько объединяло: язык, еда, русские праздники. Я знал названия рек и мест, откуда они родом. Они знали об Оренбурге, моем родном городе. Мы делились воспоминаниями.

Они освобождались, отдыхали от навязанной им роли. Когда девушки королевской поступью переходили из одной ложи в другую, они всегда останавливались рядом с моей, где я сидел со своими случайными приятелями или знакомыми. Они подзадоривали музыкантов оркестра. Особенно тех, что играли на аккордеоне и балалайке.

В этих музыкантах было что-то дьявольское. Как бы пьяны они ни были, если они чувствовали, что хоть один аккорд вызывает отклик у слушателей, то они позволяли своим демонам вырваться наружу.

«Аквариум» менялся. Стиралась потрескавшаяся позолота, исчезали обезображенный потолок, грязные скатерти, пьяные лица, стихал глупый шум, прекращались безумные кутежи. Поскольку сильнейшие инстинкты, мощные, пожирающие изнутри, животные и не нашедшие удовлетворения, сводившие с ума добрую половину этих мужчин, эти инстинкты становились музыкой и удивительными песнями, полными радости, огня, любви и муки, рожденными на бескрайних просторах, в тени темных лесов, под свободными ветрами степей, в аду льдов, вдоль нескончаемых рек.

Музыканты пели. Пели и танцовщицы, ставшие вдруг прекрасными, преобразившиеся, вдохновленные. Внизу, из-за столиков, где сидели русские, поднимался хор голосов. Пили стакан за стаканом, бокал за бокалом, не понимая, не осознавая, погружаясь в ритм этого пения.

И пока звучали аккордеон и балалайка, власть алкоголя ослабевала, словно все было зачаровано.

Но зато потом какой реванш! Крайности, беспутство, истерия. А в этом веселье тоска, умиление, злоба, желание. Танцовщицы не думали больше о том, как им стоять. Пьяный смех, хлопки по бедрам, распущенные тяжелые волосы — бесстыдницы из подозрительного заведения.

Иностранцы забывали о своей сдержанности. Смелость, бесстыдство их рук говорили о раскаленном добела желании. Девушки отталкивали их с громким смехом и невероятными ругательствами, многое обещали взглядом, позволяли себя целовать, а потом исчезали из лож.