Смысл тревоги

Для эпохи Возрождения отнюдь не характерна вера в ценность личности самой по себе. Скорее, как мы уже упоминали, ценилась сильная личность. Молчаливо предполагалась, что сильный может эксплуатировать слабого и манипулировать им, не чувствуя угрызений совести и не испытывая жалости. Важно помнить, что эпоха Ренессанса, породившая принципы, которые бессознательно усвоили многие люди нашего времени, не была движением масс, ей задавала тон горстка сильных и одаренных личностей.

Представления о virtu в эпоху Ренессанса в основном включало в себя смелость и другие качества, необходимые для достижения успеха. «О действиях стали судить на основе успеха; человек, который мог помочь друзьям, устрашить врагов и любыми средствами проложить путь к успеху, считался героем. То, что Макиавелли называл словом «virtu», сохраняет только те из римских «добродетелей» (virtus), которые имеют отношение к смелости, хитрости и личному мастерству человека, добивающегося своей цели, какой бы она ни была»

[352]. Мы можем заметить, как тесно связаны между собой индивидуализм и дух соревнования. Представления об успехе как о торжестве сильного человека, стремящегося занять важное место в обществе, причем само общество является скорее сценой для его сражения, — все это установило неразрывную связь между успехом и соревнованием. Общество вознаграждало человека, добившегося самореализации вследствие своего превосходства над

другими людьми.

Вера в могущество свободного человека была в эпоху Ренессанса совершенно сознательной установкой. Леон Альберти, один из таких выдающихся людей, который превосходил окружающих во всем — от гимнастики до математики, — сформулировал как бы лозунг такой сильной личности: «Человек способен совершить все что угодно, если захочет»[353]. Но особенно точно дух Возрождения выразил Пико делла Мирандола, который написал двенадцать книг, где доказывал, что человек является господином своей судьбы. В своей знаменитой «Речи о достоинстве человека» он изображает Бога, обращающегося к Адаму с такими словами:

«Мы не определили тебе постоянного места обитания и не повелели носить какое-либо определенное обличье… Не связанный тесными оковами, лишь по своей свободной воле, во власть которой я тебя предаю, ты должен сам определить свою природу. Я поставил тебя в середину этого мира, чтобы отсюда тебе было удобнее окинуть взором весь мир. Ты не был создан ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, дабы ты сам мог стать собственным свободным творцом и ваятелем и придать себе такую форму, какую захочешь. Тебе дана власть опуститься ниже и уподобиться грубейшим созданиям. Тебе дана власть тянуться к высшему, устремиться к Божественному — с помощью твоего разума».

Такое представление о силе человека и о его свободе двигаться в любом избранном направлении является, по выражению Саймондса, «откровением духа времени»[354]. Нет пределов возможностям человека, если только он, как говорил Микеланджело, способен «верить в самого себя». Сознательным идеалом того времени был l’uomo universale, многосторонний человек, полностью реализовавший свои способности.

Но нет ли у такого «чудесного нового мира» своей негативной стороны? Клинический опыт говорит нам, что подобную уверенность в себе должно уравновешивать нечто противоположное. Можно заметить, что на менее осознанном уровне под оптимизмом и верой в себя в людях эпохи Ренессанса живет отчаяние и новое чувство тревоги

. Эти скрытые чувства, которые выходят на поверхность лишь к концу эпохи Возрождения, легко заметить у Микеланджело. На сознательном уровне Микеланджело прославляет индивидуализм и готов принять одиночество, которое тот за собой влечет. «У меня нет никакого друга, и мне не нужны друзья, — пишет он. — Тот, кто следует за другими, никогда не окажется впереди, а тот, кто не может полагаться на свои способности, не получит пользы от трудов других людей»[355]. Это ничуть не похоже на слова Одена:

… ибо Эго — лишь сон,Пока не назвал его кто-то по имени.

Но в живописи Микеланджело можно увидеть напряженность, конфликт, которые являются противовесом для чрезмерного индивидуализма того времени. В его фресках в Сикстинской капелле ощущается беспокойство и волнение. Человеческие фигуры Микеланджело, по словам Саймондса, «дышат странным и страшным беспокойством». Художники Возрождения стремились снова вернуть дух классической Греции, но, как замечает Саймондс, между «уравновешенным спокойствием» Фидия и волнением Микеланджело огромная разница[356].