Смысл жизни

Ближайшая немецкая цепь бросилась на штурм. Отчетливо раздался громкий крик, требовавший сдаться. И тогда умолк пулемет Загдана. Пот, а может, слезы жалости и ярости залили ему щеки. Он погладил шершавой ладонью по теплой стали своего пулемета, а потом схватил его сильными руками и стал бить о землю. Треснул приклад, изогнулась сталь. Тогда он отбросил ставший теперь ненужным пулемет в сторону.

Солдаты вставали с земли и поднимали руки. Загдан поднялся медленно, провел рукой по мокрому лицу и остановил свой взгляд на вражеских солдатах. Первый раз за несколько дней этой горькой войны он увидел их так близко и отчетливо. Он не испытывал тревоги и, наверное, не сумел бы определить чувство, которое им овладело. Он перевел взгляд с их касок на ожесточенные лица, грязно-голубые гимнастерки с завернутыми рукавами и на оружие, которое они держали в руках.

— Хенде хох! — крикнули ему, когда только он один остался стоять с неподнятыми руками. Он не реагировал. Несколько немцев отделилось от цепи. Три ствола уперлись в грудь Загдана. Он не дрогнул. Стоял, словно врос в землю. На него закричали, ткнули стволами. Он не поднял рук. Один из немцев отошел на шаг и поднял винтовку, но кто-то из командиров схватил ее за ствол и заорал, чтобы не стреляли…

У них забрали ремни, вывернули карманы и вещмешки. Под град насмешек и издевательств их погнали в сторону Замбрува.

* * *

Это был обширный учебный плац 71-го пехотного полка в Замбруве. Теперь он служил лагерем для военнопленных. Немцы сгоняли сюда тысячи польских солдат, а иногда и гражданских лиц. Вокруг плаца гитлеровцы поставили грузовики, а на них — станковые пулеметы, стволы которых были направлены на беззащитную людскую массу.

Когда темнело, с машин раздавалась команда «Ложись!», и все пленные вповалку падали на землю. Никто не смел пошевелиться до рассвета. Ночью то и дело вспыхивали фары автомашин и ослепляющие снопы света вырывали из темноты тысячи съежившихся, дрожавших от холода людей.

Среди пленных был и Вавжинец Загдан. Днем он ходил по плацу отяжелевшим шагом, останавливался, слушал разговоры, переполненные горечью. Сам он почти ни с кем не разговаривал. Лицо его почернело еще больше, вытянулось от голода и жажды. Только глаза старались заметить все в этой новой обстановке. Он смотрел на толпы людей, бросавшихся к ведрам с водой или кусочкам хлеба, которые немцы ради потехи бросали пленным. Он смотрел на умирающих раненых, которым не оказывали никакой помощи. Он смотрел на сапоги шатавшихся вокруг плаца немцев и насмехавшихся над покоренными поляками.

А когда вечером раздавалась команда ложиться на землю, он ложился вместе с другими. Закутывался в шинель, подкладывал руку под голову и, глядя в усыпанное звездами небо, думал о поражении, о судьбе многих тысяч таких, как он, о том, что принесет завтрашний день. С беспокойством прислушивался к грохоту танковых колонн, проходивших по улицам Замбрува.

На второй день на плац явился немецкий офицер и выбрал несколько десятков пленных, и Загдана тоже. Их окружил конвой и погнал к ближайшим пустовавшим казармам, перед которыми стояло бесчисленное множество повозок польского обоза. Пленным приказали выгружать содержимое и переносить его в подвалы казарм. На повозках были шинели и ботинки, хлеб и консервы, упряжь и ящики с боеприпасами.

В соломе одной из повозок Загдан нащупал пистолет. Вначале находка не заинтересовала его, и он засунул пистолет в солому поглубже. Потом, выбрасывая из-под брезента груду ботинок и пачки с бельем, он обнаружил гранату. Он несколько раз взвесил ее в руке, о чем-то поразмыслив. Видимо, он принял какое-то решение, когда сунул гранату в карман брюк, еще раз лихорадочно пошарил в соломе и, найдя пистолет, засунул его за пояс. Теперь он уже не спускал глаз с охранников. Искал благоприятный случай, хоть малейшую возможность совершить побег.

Здания казарм — постройки еще царских времен — стояли редко, разбросанные на ровной, без единого деревца местности. Однако Загдан решил рискнуть. Он уже наметил охранника, на которого должен был напасть, затем прорваться через цепь охраны, отсечь погоню взрывом гранаты и убежать в сторону Воли-Замбровской.

Он поправил пистолет, спрыгнул на землю и уже хотел двинуться в сторону охранника, когда раздался свисток офицера, объявившего сбор.

Загдан остановился на минуту как вкопанный. Не успел. Что делать с гранатой и пистолетом? Отойти к повозке и избавиться там от добычи? Но было уже слишком поздно. Он встал в колонну, поглощенный одной мыслью: обыщут его конвойные или нет?..

Лишь когда снова оказался на плацу среди тысяч пленных, он глубоко вздохнул. Он еще не знал, как воспользуется этими орудиями смерти, но избавиться от них уже не хотел. До вечера он делал в вещмешке второе дно, под: которым спрятал свою добычу. Только после этого почувствовал себя как-то бодрее. То, что рядом с ним было оружие, пробуждало в нем надежду. Ночью он тайком взял вещмешок, убрал искусно замаскированное второе дно и судорожно — словно хотел ее раздавить — сжал рукоятку пистолета.