Снайпер должен стрелять

Особенностью коттеджа, в котором жил Фредерик Арбо, в отличие, скажем, от коттеджа доктора Хестера, являлась довольно крутая лестница, пристроенная к боковой стене дома и позволяющая, не беспокоя домашних, подняться на второй этаж. Лестница эта появилась сравнительно недавно, когда поэт достиг возраста, требующего определенной независимости. «Госпожа Свобода, приумножь богатство души и тела и замаскируй их бедность!» — бормотал он порой, забираясь поздней ночью к себе наверх после случайной какой-нибудь дружеской вечеринки, весьма, как правило, безобидной.

Относительно свободен Арбо был и материально, благодаря наследству, полученному по завещанию после смерти бездетной тетушки, которая не чаяла в нем души. Маленького Арбо она под любым предлогом старалась залучить к себе, пестовала, баловала, но, кроме прочего, терпеливо прививала ему любовь к литературе, особенно к мировой поэзии. Отец и мать Фредерика старания тетушки считали простым чудачеством, однако благодаря ей будущий поэт отправился учиться в Сорбонну, что и определило окончательно его судьбу. Вернувшись, он вступил во владение оставленным ему наследством и целиком отдался поэзии.

Единственным приметным недостатком Арбо была привычка хорошо поесть. В остальном он был весьма умеренным. Даже некоторая его безалаберность в одежде скорее была игрой, призванной скрасить тучность.

В «Клубе по средам» Арбо, как мы знаем, любили особой любовью — так старшие любят младших, прощая им затянувшуюся детскость.

Можно смело сказать, что, как всякий поэт, наделенный подлинным даром, Фредерик обладал достаточно ярким воображением. Проявлялось оно, однако, не только в творчестве, но и в обыденном поведении, которое окружающим порою казалось странным. Слишком импульсивный и увлекающийся, он порой настолько погружался в свои фантазии, что они начинали казаться ему действительностью, а это с неизбежностью приводило к тому, что некоторые его поступки вызывали недоумение.

Одна из таких фантазий невероятным образом отразилась на его взаимоотношениях с доктором Хестером. Главное, пожалуй, крылось здесь в том, что, сам не отдавая себе отчета, Арбо в душе сильно недолюбливал доктора. Сначала это проявилось в каком-то неосознанном противостоянии при первой же встрече. Но в клуб доктора привел Эрделюак, и этого было достаточно, чтобы Арбо не позволил себе как-то проявить свое чувство внешне. Скорее наоборот — он старался выказать Хестеру подчеркнутую приязнь. Или в крайнем случае — быть нейтральным.

Так он и вел себя — вплоть до появления в их компании Веры. Новым толчком к раздражению послужила очевидная привязанность этой молодой обаятельной женщины к Хестеру, сначала к жениху, а затем — к супругу.

Вера несомненно относилась к тому типу женщин, которые нравились Фредерику: светлые («золотые», как говорили в старину изысканные поэты) волосы, ослепительно нежная кожа, легкость характера, простодушная и легко угадываемая доверчивость… Если быть честным, бедный Арбо непрестанно ловил себя на том, что не просто завидует холодновато-изысканному доктору с его небрежно-насмешливыми манерами, но и попросту говоря… ревнует. Все последнее время Арбо носил эту боль глубоко внутри, ощущая себя униженным и разбитым и не имея ни желания, ни возможности хоть кому-нибудь рассказать об этом.

Он старался себя осаживать, но воображение в данном случае не могло считаться его союзником. То ему казалось, что доктор всегда неискренен — например, напряженно и фальшиво смеется и при этом подчеркнуто нежен с Верой («Как с больной», — с удивлением думал Арбо)… То он видел, как Вера ни с того ни с сего вдруг теряется и как будто пытается что-то вспомнить или найти, а что надо искать, не знает… То невольно обращал внимание на улыбку доктора (улыбается, а в глазах — вновь тот самый холодок, от которого так и веет равнодушной с виду угрозой, удава кролику)…

Постепенно Арбо поневоле приучил себя коллекционировать эти «мелочи», то есть все, что так или иначе касалось доктора, Веры и почти невыносимых для него взаимоотношений молодых супругов.

Сразу после убийства молодого Бэдфула разговоры в их компании то и дело напрямую касались этой печальной темы. Арри Хьюз, в числе прочего, первым указал на явную ненормальность преступника. Естественно, все начали спрашивать Хестера, что все это могло бы значить. Доктор в ответ, все с той же полу насмешкой, нес такую заумь, пересыпая ее специальными медицинскими терминами, что слушать его было невыносимо скучно. Видимо, он склонялся к тому, что преступник — маньяк, а следовательно, для ломания копий просто нет повода. Мари уклонялась от высказывания какого-либо мнения, Хьюз кипятился, так и сыпал предположениями, но все они казались лишенными логики или попросту высосанными из пальца.