Снежная королева

– Я вообще их не очень знаю, – говорит Эндрю.

Ему не хочется продолжать разговор. Она утомила его. Но и Лиз еще не готова выпустить из рук обтрепанные края славной ночи, расстаться с верой в то, что ничего непонятного не бывает.

– Пошли внутрь, – говорит она.

Здесь, в утреннем снегопаде, Лиз лишается чего-то ей очень дорогого, как если бы ветер выдувал из нее размах и запал, оставляя лишь камешки скепсиса, аккуратные четки для счета обид.

– Нет, подожди минутку, – говорит Эндрю. – Я думаю…

Она ждет. Он напряженно соображает. Завернутый в одеяло, присыпанный снежными искрами, стоит и решает, что же он такое думает.

– Я думаю, надо меньше гадать. Думаю, надо действовать и делать ошибки. Жениться надо. Рожать детей. Даже если мотивы у тебя при этом не самые чистые и благородные. А то так всю жизнь проживешь себе чистым и благородным, а потом к старости возьмешь и останешься совсем один.

– Вполне может быть, что ты прав.

– Чтобы в дерьме не увязнуть, шевелиться надо, драться.

– Ну, может быть. В известной мере, – говорит она. – Эй, ты дрожишь?

– Немножко.

– Тогда идем.

Она целует его в холодные губы.

* * *

На кухне Баррет наливает себе полкружки кофе, свою обычную утреннюю дозу. Тайлер погрузился в себя, напевает себе под нос мелодию, негромко отбивая ритм пальцами по столу.

Редкий случай: Баррет не может подобрать слова, чтобы заговорить с Тайлером, и поэтому сидит, сжав в руках кружку с кофе, как будто только ради кофе и пришел на кухню. Немного спустя Тайлер выныривает из своего параллельного мира.

Обычно утренний кухонный разговор начинает Баррет. Но сейчас первым заговаривает Тайлер:

– Ты точно хочешь идти в магазин за три часа до открытия?

Тайлер говорит внятно и складно, но какая-то часть его по-прежнему витает в иных сферах. Напевать он перестал, но музыка все еще на полную звучит у него в голове. Баррет подозревает, что временами, особенно по утрам, когда музыка захватывает его целиком и крепнет желание написать великую вещь, поддерживать обыденную беседу для Тайлера все равно что пытаться докричаться до напарника на строительной площадке.

Баррет Тайлеру не отвечает. Он хотел бы ответить. И сейчас ответит. Но для начала он должен вспомнить, из чего состоят эти их кухонные разговоры, какими словами они каждое утро по-братски благословляют друг друга на дневное странствие (доброго тебе пути, пилигрим) – что именно Баррету надлежит сказать.

Сегодня у него есть тайна. Что-то, что он не рассказывает Тайлеру.

Очень странно: ему никак не удается собраться с мыслями.

И еще тоже странно: кажется, нынче без притворства невозможно быть Барретом.

– Эй? – говорит Тайлер.

Смешно. Впервые на памяти Баррета они поменялись ролями – с самого их детства повелось, что это не Тайлер его, а он выводил Тайлера из ритмически-созерцательной прострации.

Баррет встрепенулся.

– Да, – отвечает он брату. – Мне там нравится, когда никого нет. Можно спокойно почитать.

Вроде бы и голос, и интонации, и словарь его, такие же, как всегда. Ему хочется надеяться, что это так. Во всяком случае, недоумения на лице Тайлера не заметно.

– Здесь тоже можно читать. У тебя своя комната.

– А теперь ты как мама говоришь.

– Мы оба как мама.

– То есть, по-твоему, нас тоже убьет молнией? – спрашивает Баррет.

– Ты о чем?

– О том, что женщину убивает молнией на поле для гольфа, а потом, много лет спустя, молния бьет в одного из ее сыновей. Какова вероятность, что это случится?

– Вероятность ровно та же, что и в ее случае.

– Порой мне странно бывает, что ты так глух к романтике.

– Не путай романтику и суеверие, – говорит Тайлер.

– Но неужели ты никогда не пробовал представить, где сейчас мама?

Тайлер смотрит на Баррета так, как если бы тот отпустил грубое и бестактное замечание.

– Конечно, пробовал.

– Ты же не думаешь, что ее… просто не стало?

– Не хочется так думать.

Из крана в замоченную в раковине кастрюлю с едва слышным всплеском падает давно набухавшая капля воды. Под потолком приглушенно гудит круглая лампа дневного света, которую Бет укутала красным шарфом.

– Тебе никогда не приходило в голову, что католики могут быть правы? – спрашивает Баррет.

– Они неправы. Следующий вопрос.

– Ну, кто-то же прав. Почему не католики?

– Такое впечатление, что ты немного двинулся.

Алюминиевый кант столешницы слегка разошелся на углу, в вершине V-образной расщелины прочно угнездилась хлебная крошка.

– Надо же быть открытым любым возможностям, разве нет?

– Эта возможность мне не подходит.

– Да я… Я просто думаю об этом.

– Ты всегда был лучшим католиком, чем я, – говорит Тайлер.

– Я был всего лишь сговорчивее. И ты знаешь, никто из священников ко мне ни разу не приставал.

– А это так для тебя важно?