Снежные люди

Только одна Хева жила в сакле Адама без тревог и волнений, никуда не собираясь переезжать. Да и что ей волноваться? У нее все запасено на зиму: сушеное мясо, и мука в мешках, и дрова саженями во дворе, и картошка в погребе под соломой; кончится это — принесут снова. А взамен надо только рассказывать людям о святости ее второго мужа, своего любимого, дорогого, обожаемого, как она теперь говорит, Адама, что так безвременно ушел от нее: видно, аллаху он был нужнее! И скучать ей некогда: всегда народ, рассказы, новости... Сегодня она прибирала в комнатах, готовилась принять новых паломников на святую могилу. Хажи-Бекира она теперь и вовсе ни во что не ставила. «В сравнении с Адамом это был сущий дьявол! — говорила она. — Будь он проклят, что поднял руку на Адама! Разве можно обидеть такого ангела?»

Она прибирала в гостиной, когда перед ней предстал Адам.

Сначала Хева даже не обратила внимания и только, как обычно, проговорила:

— Заходите, заходите, гости дорогие. Да услышит вас аллах!

— Ну, я не гость, я твой муж, Хева! Разве не узнаешь? — ответил Адам, стараясь говорить потише, чтоб не испугать.

Хева глянула и обомлела. Хотела закричать — голоса нет; закрыла руками лицо, забормотала что-то вроде «астахпируллах, астахпируллах»,— видно, паломники успели кое-чему научить из Корана. Отняла руки, снова взглянула с ужасом и недоумением на улыбающегося Адама.

— Какой я гость? Я хозяин, жена!

— Кто ты?!

— Я Адам, хромой, горбатый, писклявый Адам, твой муж!

— Нет, это не твой голос!

— Да, ты права, голос у меня изменился...

— Зачем, зачем...

— Что?

— Зачем ты вернулся оттуда? Кто тебя звал?

— Молитвы твои и твоих паломников, Хева.

— Ты же умер! Тебя хоронили...

— Эх, Хева! Сейчас ты все равно не поймешь... Поставь лучше хинкал да пожирнее выбери грудинку, — сказал Адам и спокойно устроился на тахте: подложил поудобнее подушки и развалился, будто косарь на сенокосе в обеденный час. — Эх, и хорошо дома! — промолвил он блаженно и тут же захрапел на весь дом: словно бегемот полоскал рот.

Хеве казалось, что она сошла с ума. Бледная, она то застывала на месте, то металась по комнате, хватая и тут же выпуская вещи. Думала: уж не спит ли? Но пыталась проснуться и не могла! Выскочила на веранду, посмотрела вокруг: нет, ничего не изменилось в мире: горы, покрытые снегом, скалы, земля, солнце светит. Ущипнула себя — и охнула от боли. Вернулась в комнату: нет, привидение не исчезло, лежало на тахте и храпело так, что тонко позвякивала посуда. Тихо подошла к тахте, нагнулась, всмотрелась: нет сомнений, Адам! Осторожно дотронулась: теплый, плотный, телесный, а не бестелесный... Опять вышла и опять вернулась. Он не исчезал: Адам лежал в теплой комнате на тахте в своей сакле! «Может, после хинкала с грудинкой исчезнет?» — совсем уж странно подумалось Хеве: нет, она не могла и в мыслях допустить, что Адам вернулся с того света навсегда... «Надо поскорее приготовить ему хинкал, он же просил!» — подумала Хева и выбрала самую жирную грудинку: ей впервые довелось угощать святого!

Возвращаясь из небытия к людям, Адам и Хажи-Бекир шли рядом и дружески беседовали, словно между ними никогда не пробегала ни черная, ни серая кошка. К Шубуруму они поднялись с востока, и здесь, на окраине, у самой развилки дорог, Адам увидал квадратное строение из тесаного камня с куполом-луковкой, увенчанной шаром; возле него многие люди то молились на ковриках, то сидели, перебирая четки, несмотря на мороз и снег.

— Что, объявился новый шейх? — удивился Адам.

— Да, — улыбнулся Хажи-Бекир. — Можешь радоваться.

— Чему?!

— Да ведь этот святой — ты!

— Как это я?!

— Здесь твоя могила.

— Моя могила? И это ты, конечно, поторопился вырыть мне могилу?

— В Шубуруме нет другого могильщика...

Адам вдруг ухмыльнулся:

— А если объявить паломникам, что я жив, а?

— Не поверят.

— Пожалуй, ты прав... Они так увлечены своим делом, что, наверное, им все равно, кто тут похоронен: то ли шейх, то ли Шахназар, то ли кости его лошади и моя папаха... А все-таки приятно...

— Что тебе приятно?

— Да вот так постоять перед своей могилой и поглядеть на людей, которые восторженно чтят мою память. Уверен, когда я умру на самом деле, такого почета не будет...

— Нет, нет, ради аллаха, не помирай! И вообще человеку положено помирать один раз, два раза умирать — это уже смешно!

— Гм, да. Ты прав.

— И мне ты нужен живой, а не мертвый! Пошли! Не мешай людям молиться.

— Все-таки надо им сказать!

— Нет, нет! Это будет кощунством, осквернением могилы святого Адама.

— Ну, я еще не покойник!

— Ну, знаешь, от их кулаков можешь стать и покойником, если рассердишь.

— Неужели они предпочитают меня не живым, а мертвым?!

— Такова наша вера: при жизни человек не дороже муравья... Ну, пошли, пошли, паломники уже косо поглядывают, думают, что мы смеемся над ними.

— Да как же не смеяться?! Меня, сельского парикмахера, люди считали каптаром, когда вот они — целое стадо каптаров!