Снежный Август

Судя по виду, в первом было прекрасное свежее мясо, неумело и грубо затушенное в винном соусе. Во втором дымился пивной суп с клецками, морковью и горошком. И в нем, бог мой, в пивном супе, плавал лавровый лист!.. Что лежало в третьей тарелке, я не видел — она была накрыта сверху металлическим колпаком, — но среди запахов отчетливо различался аромат горячего яблочного пирога, в котором в- чудесной пропорции было смешано нужное количество ванили, корицы, сахара и — замечательно — несколько капель рома. Я восторженно обонял, и это благоухание помогло мне увидеть теплое, пушистое, как тельце цыпленочка, бисквитное тесто, желеобразную, разомлевшую в жару начинку…

Усевшись напротив, Слэу наблюдал за выражением моего лица. Затем, решив, что увертюра сыграна, он сделал рукой горделиво-приглашающий жест:

— Попробуйте, вот ложки, и скажите, что вы об этом думаете. Прошу вас, господин Тримл.

Больше для приличия попробовал я весь этот натюрморт, не считая нужным скрывать на сей раз выражение своего лица: я имел такое право. Мое первое впечатление тут же подтвердилось. Мясо было неплохое, но совершенно испорченный гарнир и дикарское приготовление… Пивной суп вполне годился бы для непритязательного гастронома, но лавровый лист!

И только штрудель, восхитительный штрудель, штрудель по-венски, был прекрасен. В нем не было ни одного изъяна.

— И вы сами создали это? — несколько бестактно спросил я.

Доктор Слэу, вздохнув, улыбнулся и непонятно сказал:

— Вы и не представляете, как верны ваши слова…

Муза кулинарии внушила ему идею достать из бара бутылку сухого мозельвейна. Не удержавшись, я просмаковал еще ломтик — ах, штрудель!

Хозяин же долил себе виски, сжал стакан в руке и принялся кружить по обширной гостиной, то и дело спотыкаясь о ковер. Он ходил и ходил, и вдруг из него прямо-таки хлынули слова.

— Знаете, господин Тримл, считается, что время ученых-одиночек прошло. Верно — и неверно, как любая истина, которую пытаются утвердить в качестве абсолютной. Есть мысли, гипотезы, идеи, стремления, способные вдохновить человека настолько, что он обретает невероятную целеустремленность, которая, в свою очередь, дает невероятные силы…

Теперь он был настолько мне приятен, что я согласен был выслушать все, что бы он ни сказал. Огромные часы в футляре из резного дуба мягко и басовито пробили одиннадцать.

Грустно покачав головой, Слэу сказал:

— Именно так они звонили в тот вечер, когда я наконец понял, чего хочу от себя… Не помню, как и почему, но в тот раз я заехал на самую окраину Цеховых Кварталов, к Печной Трубе.

«Бр-рр!» — я вздрогнул и налил себе еще мозельвейна.

— Среди этих… домов из жести, старых ящиков, будок из горбыля и мешковины я петлял около часа и уже отчаялся выехать к реке, когда еще и машина отказала. Промучившись с ней полчаса, я догадался взглянуть на счетчик. Оказалось, что всего-навсего кончился бензин! Неподалеку стоял фургон Департамента Трудовых Ресурсов, и шофер продал мне пять литров, чтобы хватило докатить до бензоколонки. То, что я не спросил сдачу, сделало его разговорчивым и доброжелательным, и он сказал мне, кивнув на длинную очередь, стоявшую за его фургоном: «Во, гляньте! Тоже заправки дожидаются!» Я часто видел в городе эти серебряные гиганты с красно-белой эмблемой «ДТР», но никогда не интересовался, для-чего они предназначены. Видите ли, в них развозят еду и одежду в районы с низким жизненным уровнем. Для многих это единственный источник существования от рождения до смерти, которой не всегда приходится долго ждать, — пища омерзительная. Шофер с кладбищенским юмором поведал мне, что среди этих «ГИ», государственных иждивенцев, смертность от желудочно-кишечных заболеваний и пищевых отравлений достигает сорока процентов…

Этому надо было положить конец.

— Простите, — перебил я с легкой досадой, — а зачем вы мне это рассказываете? Я тоже не знал об этом и не желаю знать!

— Простите, господин Тримл, — упрямо сказал он, — но эти вещи знать необходимо. Иначе вам будет нелегко понять.

Для сохранения душевного равновесия мне пришлось отведать еще ломтик штруделя и выпить глоточек мозельвейна.

Слэу продолжал, устало опустив лицо в ладони:

— Когда я вернулся домой, мне пришлось воспользоваться снотворным — уснуть не мог. На меня неотвязно глядели серые лица, я видел истощенных детейс кривыми ножками, вспоминал голодающих в Африке, Южной Америке, на Ближнем Востоке, мимо которых прошел, отделавшись подачкой. И на следующий день я вдруг вспомнил вашу речь, тогда, в Танжере. Вы говорили о том, что уровень истинной культуры можно распознать только по отношению к еде, не так ли?

— Не совсем так. Я говорил, что избыточность и грубость еды есть признак недостаточной духовной культуры нации, на каком бы этапе развития материальной культуры она ни находилась.

— Да, вот именно, — кивнул он и замолчал, съежившись в кресле напротив меня.

Через несколько секунд он снова поднял глаза. Красные, отчаянные и горестные, они так не вязались с его респектабельным видом!