Снохождение (СИ)

Сначала Миланэ поддерживала разговор, а потом плавно ушла из него. Она хотела как-то осмыслить, понять свой опыт; для неё не составило бы трудности полностью принять внезапное вхождение в сон без контроля и воли, если бы не ужасающее чувство реальности происходящего; даже в самом обычном сновидении, где имеет место полное забытьё, какая-то часть души знает, что всё это — не взаправду, ложь, обман духа. Теперь же было кристально чистое осознание реальности; всё получилось так, будто бы действительно случился скандал, после — произошло убийство, а потом время отпрыгнуло назад, как испуганная серна на охоте.

Но она не могла обдумать это, как следует, ум отказывался служить. Лишь одна догадка, одно последнее намерение осталось у Миланэ.

Оно касалось воина.

На первой остановке, у большого придорожного гостиного дома, все они вышли, чтобы поесть, попить и немного отдохнуть от дороги. Перед этим проснувшийся воин дважды похлопал себя по бокам, осмотрелся по стенам дилижанса.

Миланэ поняла-догадалась, что он ищет:

— Под сиденьем.

— А… Спасибо, — поблагодарил лев, не глядя на неё, и забрал оружие из-под сиденья.

Поев плоховатой бараньей похлебки, попив очень вкусной воды из колодца и прихорошившись возле немаленького зеркала в хозяйской комнате, куда её милостиво впустила толстая хозяйка с извечным полотенцем через пояс, Миланэ отправилась искать воина. Она ожидала увидеть его тут же, в трактирчике, с кружкой пива, но — нет. Нашла недалеко от колодца, под пустым навесом для сена. Воин сидел прямо на большом, старом пне, со снятыми сандалиями, шевелил пальцами лап, расстегнув короткую рубаху и распоясавшись. Жмурясь от послеполуденного солнца, в одной руке он держал длинный стебель люцерны, а во второй — флягу.

— Здравствуй, воин, — Миланэ как была, так и присела возле него на колени, прямо на невысокую траву.

— Красивого дня, видящая Ваала, — удивился он и откинул пыльные сандалии в сторону.

— Почему лев с предубеждением относится к нам, Ашаи-Китрах? — безо всяких вступлений спросила Миланэ.

Он почесал светло-пепельную гриву на груди.

— С чего преподобная взяла?

— Так показалось, — склонила голову, глядя.

— Преподобная решила и на мне поупражняться? — усмехнулся он, облизав зубы.

— Разве воин слыхал разговоры в дилижансе? Воин ведь спал.

— Нет, я так… дремал. У меня вообще со сном в последнее время неважно: спать очень хочу — а не могу.

Она встала и присела с иной стороны; почему-то вспомнилась давнотёмная легенда о дочерях великого правителя Сунгов Аримана, которые наговаривали с двух сторон брату то, как стоит поступать, и как не стоит, и в отместку за послушание сдавались ему на ложе.

— Знаю много средств для хорошего сна.

— Я их тоже знаю. Да пустяки.

— Так почему? Может, лев видел, как Ашаи недостойно себя ведёт?

— Я много чего видел, — закивал он.

— И всё-таки? Я пришла с добрым намерением, пусть воин верит мне.

Он ухмыльнулся и отбросил травинку.

— Пусть Ашаи выслушает: я — Сунг. А Сунг не может плохо относиться к Ашаи, потому что они — жрицы Ваала. А Ваал, как говорится, наше всё.

Он плохо скрывал сарказм, но пытался.

— Ответь искренне, воин. Клянусь — я с доброй душой к тебе. Мне важно это знать.

— Это ещё зачем? — удивился.

— Не могу всего объяснить. Но, в частности… мне хочется, чтобы лев изменил своё мнение о сестринстве.

— Изменил мнение… Это лишь трусы вмиг меняют мнения. Своё я уже сказал, — он поднял с травы ножны и ткнул ими в землю. — Разве что непонятно, нет?

Долгий, тягучий взгляд от Миланэ. И на мгновение показалось, что он понял этот укор львицы.

«У него умные глаза», — вдруг подумала Миланэ. — «Он понимает».

Взгляд к земле, встать, как при криммау-аммау (как можно плавнее!), левая ладонь держит правую за запястье, у живота.

— Больше не помешаю льву. Сильного дня.

Он ничего не сказал вослед. Но Миланэ слышала, как обнажил меч и воткнул его в землю. Её догадка оказалась верной.

«А догадка-то верна: у него какой-то зуб на нас. Ну вот и хорошо, всё сходится. О кровь моя, всё сходится! Марионеточник, нотар, воин — все детали этого сна, все подробности, всё-всё — оказалось точным».

Было над чем подумать, было что спросить у наставниц в Сидне. Миланэ обязательно спросит: и о «Снохождении», и о своих ощущениях.

«Интересно, может, в нашей библиотеке есть копия “Снохождения?” Не забыть, обязательно сходить!», — всерьёз подумала Миланэ. — «Должна быть!».

Но глодала одна мысль; точнее, смутное чувство незавершённости. Она, сама не зная почему, очень не хотела, чтобы этот воин сохранил своё мнение. Казалось бы: он ей — никто; огромной симпатии не вызывал; положение его в обществе — невысокое; мнение — небольшое; ум — прям и узок. Что с него требовать? Но Миланэ хотелось, чтобы его смерть во сне превратилась в нечто совсем иное, чтобы он не обнажал меча, будь-то меч из стали или из духа и слов, а обожал её, любил её, добрым словом отзывался о ней, чтобы помнил: Ашаи-Китрах — цветы духа и сёстры понимания.

Ашаи-Китрах — сёстры понимания.