Сны Петра

– Стар, Жербушка, полно. Да и то взять: богоотческих книг откровение куда как выше мудрствований века сего. Однако я и ваших знавал: Миколай Иванович Новиков – добрейшее сердце, и господин Гамалея, который щербатый с лица, изволили у меня тоже чай кушать в Москве, стало быть, как поставлял я колонны для Дому, для Воспитательного… Вы с Миколай Ивановичем от премудрости европские, я от древних книг святых отец наших, а все к одному: гранитный столп тверди, в сем же Россея, поправшая змия. И многие еще речи сказывал купец второй гильдии Суханов, мастер по сколке гранитов во Фридрихсгамском уезде, а его слушал коммерции советник Жербин, доставщик сих гранитных колоссов в столицу.

* * *

Жербин, Суханов – тайна речей их для потомков померкла, да и таких имен: Жербин, Суханов – не знает никто.

В «Сыне Отечества» о 1820 год в месяце октябре дана о них краткая запись, а помечена так: «Н. Бестужев. Кронштадт». О двух гранитных мастерах писал декабрист Бестужев мимошедшие и забытые записи.

Варлаама и Иосафа, царевича индийского Карионали и Захарию, а с ними неисчислимых святителей и строителей поминают святцы. А кому вспоминать, и вот уже забвенны, и вот померкают имена строителей города Святого Петра, тех же Коробова и Захарова, мастеров Адмиралтейских Коллегий, тех же Суханова и Жербина, строителей ста тридцати двух колонн собора Казанского и пятидесяти шести колонн Исаакия, и гранитного столпа Александрова в пятьдесят три тысячи пудов тяжестью, и набережных всего гранитом одетого Санкт-Петербурга.

Суханов клиньями раскалывал скалы, Жербин возил граненые колоннады в столицу. Оба мастера утверждали гранитный столп во тьме полунощной, и оба неведомы никому.

* * *

Свет утра, приятный, серебристый, разлит в палатке Суханова, в дичи чухонской, в чащобе.

По сивой пене мхов, по скалам, скользят серебристые диски. Лесные озера, длинные чащи едва тронуты дуновением утра. Озябшая иволга только пытает еще в можжевельнике лады прохладной флейты своей.

Суханов и Жербин выходят под руку из палатки.

На полной бледной руке коммерции советника играет влажным огнем тяжелый перстень, масонская камея, на камее – корабль скоробегущий, над кораблем, в треугольнике, – Божье око: коммерции советник изволит пребывать братом-вратарем в Кронштадтской купеческой ложе вольных каменщиков «Ко Благоденствию».

Кафтан советника черный, покроя старинного, и шелковый камзол, и черные чулки, как у шведского попа. Советник тучен, тяжел, тела сырого. У него большое и бледное лицо, по-старинному напудрены волосы и, хотя букли-косы отменены, всегда в черном кошельке косица господина советника, и прикрыта большая его голова очень малой треуголкой с серебряным галуном, по обычаям времен Павловых.

Строитель колоннад, господин советник Жербин скуп на слова, в походке медлителен, с лица точно бы пасмурен, а строй его голоса глух и печален.

Рядом с грузным советником подобен купец Суханов рыжеватому карле: ростом мал, с горбунцом, а нос долог не в меру и на самом кончике как бы надломлен и устремлен вкривь.

По-истовому, под шайку пробрит морщинистый затылок Суханова, подобраны веревочкой рыжеватые волосы: купец носит очки. Усмешливо щурятся за крупными стеклами зеленоватые его глаза. Проворный карло в долгополом черном кафтанье.

Мельтешат в полах купеческие сапожки, скор купец на ногу, при торопливых речах заикается. Брадой избранного Израиля купец пообижен, разве пробирается от шеи к острому его подбородку некий мочажинник, весьма редкий и рыжеватый, чем подобен купец чухне Фридрихсгамскому.

Под черным кафтаньем греет тощее, зябкое тело купца стеганный на вате голубой жилетец, как будто спрятано под кафтаньем карлы само голубое небо.

* * *

Гребни скал от сосен оголены, свежее щепье и валежник колышутся под ногой, свисают с каменьев узлища корней.

Уже дымят шалаши, в дощатых кузнях звонко гукают наковальни. Ржут озябшие кони в осоках, по озеру и на гатях. Прохладная заря румянит гранитные гребни.

Господину советнику ставят приказчики у палатки скамеечку, кладут для сиденья бисерную подушку.

Неторопливо перебирает советник какие листки, метит свинцовым карандашом знаки и цифирь, расчет мастерства своего, на бледном пальце играет масонская камея: когда, по глазомеру, подает камень тяжесть о двадцать четыре тысячи пуд, какие плашкоуты подводить, и какие ваги подкладывать, и какие канаты, считает советник.

Намедни брали канаты смоленой пеньки, коими швартуют фрегаты, а камень крепили дубовыми балками в семисот узлов, морской петлей. Погнали отколотую скалу, под тысячи кнутьев, под крик и гик тысячи мужиков. Взяли с места две сотни чухонских коней, легли в постромки, очи налились кровью, камень покачнулся и стронулся, с треском заломило сосняк, загудело, и вдруг лопнул тот фрегатный канат, со звоном ударило дубовой балкой в толпу.

Камень-гранит о двадцать четыре тысячи пуд стал торчмя, острым ребром, но содрогнулся и грянул в народ.