Сны Сципиона

Мне хватило памяти о том долгом переходе через всю Италию, когда люди выстраивались вдоль дороги и ожидали часами, когда же я проеду мимо них — только чтобы выкрикнуть мне приветствие, коснуться моей руки или сбруи моего коня. Я наклонялся и пожимал тысячи рук так, что к полудню, когда мы останавливались отдохнуть, правая моя рука оказывалась черной, будто перепачканной в земле. И я долго отмывал ее, перед тем как перекусить, чтобы к вечеру моя ладонь снова почернела от бесконечных рукопожатий и прикосновений. Помню, юные девушки выбегали мне навстречу, я подхватывал их, поднимал и целовал в губы, как целует брат или отец — коротким недолгим поцелуем. Помню мальчишек с игрушечными деревянными мечами, кричащих мне приветствия. Помню венки, что украшали балконы домов в городах, мимо которых я проезжал. Венки бросали и мне, напяливали на уши моему изрядно постаревшему Рыжему, и зачастую на стоянке я скармливал любимому коню увядшие сплетения трав. Каждый город стремился устроить в честь меня и моих людей пирушку. Каждый — что-нибудь подарить на память.

Я вернулся домой.

А все остальные дела после той победы казались мне недостойными долгой памяти и так мелки.

Глава 8

САМЫЙ СТРАННЫЙ СОН

Едва закончил я рассказ о битве при Заме, как мне сделалось совсем худо — боль теперь одолевала меня постоянно. Есть я ничего не мог. Я понимал, что вскоре голод убьет меня, но не жаждал смерти. Я продолжал сражение с болезнью, как всегда бился на полях сражений — с упорной яростью, не желая оставлять поле боя врагу. Диодокл каждое утро приготовлял мне отвар, добавляя в него мак и какие-то травы. Если не было рвоты, я умудрялся проглотить несколько глотков, и питье унимало боль и добавляло мне силы. Иногда мне удавалось съесть немного творога или сыра.

В этот день, как будто накануне в самом деле состоялась битва, отнявшая все силы, я решил отдохнуть, велел отнести себя в носилках на берег моря и долго сидел, глядя, как катятся мне под ноги валы. Я взял с собой таблички, но сумел записать лишь несколько строк. Как завороженный, глядел я на волны: вот мелкие тихие ласкаются к берегу, вот поднимается и катится волна с пенным гребнем, одна среди многих других мелких и вялых, слабо плещущих. Странное дело, я сознаю, как мало осталось мне дней (быть может, этот последний), но вместо того чтобы посвятить себя делам важным, предаюсь нелепицам — тихому покою, созерцанию моря и неба.

Глядя на синь морскую, вспомнил я, как сразу после моего триумфа в Риме приснился мне сон — одно из тех ярких видений, что порой посещают меня до сих пор.

Снилось мне, что я поднимаюсь по крутой скале, одетый в доспехи, но без шлема, с мечом на боку, справа весь забрызган кровью, но не могу понять, своей ли, чужой. Подъем труден, камни остры, я оглядываюсь и вижу внизу бездну, вспышки огня, глухой рокот и клубы густого дыма. Мнится, что там внизу горит огромный город, и мне даже кажется, что различаю крики боли и стоны. Я отворачиваюсь, больше не смотрю вниз, карабкаюсь наверх, все выше, выше, камни срываются из-под моих ног, пальцы на руках окровавлены, ногти содраны, но я не чувствую боли. И вот я на вершине, распрямляюсь, расправляю плечи и оглядываюсь. Предо мной внизу простирается море, невысокие волны катятся к берегу, и на море — ни одного корабля. Небо безоблачно, ветер слегка треплет мне волосы. Я снова оглядываюсь — весь берег утыкан вершинами, подобными моей. Но все они ниже — одни просто небольшие холмы, другие — уродливые голые скалы, третьи приятны, покрыты садами и дубравами, но далеки и как бы скрыты туманом.

И я вдруг понимаю, что идти мне более некуда. Что выше — только небесный свод, только сверкающее солнце. Я запрокидываю голову и смотрю на небо; оно уже как будто и не яркое, светлое, а быстро темнеет, хотя солнце продолжает светить, синева наливается красным, превращаясь постепенно в тот цвет, который Гомер называл виноцветным, потом уже совсем чернеет, и сквозь дневное небо проступает как будто небо ночное, но совершенно лишенное звезд.