Со взведенным курком

Слова пристава меня ошарашили. Какие точные данные! Неужели и вправду среди нас провокатор?!

Но я молчал.

— Ну?!

— Ничего не знаю, что вы сказали, ваше благородие. Какая такая «ганизация»? Ничего не знаю.

— Не знаешь, значит?… — зловеще сказал пристав и, встав из-за стола, подошел ко мне вплотную. — Сейчас узнаешь!

«Трах!» Я получил увесистый удар по скуле. Еще! Еще!..

— Ну-ну, может, теперь знаешь?

Я молчал.

— А ну, — приказал пристав полицейским, которые в ожидании стояли в сторонке, — дайте ему как следует!

И на меня обрушился град ударов. Били кулаками, рукоятками наганов, ногами. Что-то тяжелое ударило в лоб, повыше правой брови, и я свалился на пол. Меня тут же подняли, встряхнули и усадили на стул.

— Ну, теперь скажешь, зачем приехал в Златоуст? Кто еще в Златоусте состоит в боевиках? А? Скажешь?

— Ничего я не знаю, ваше благородие, — продолжал твердить я, — ведать ничего не ведаю. Воля ваша, но только я Калмыков, Яков Семенов…

Снова кинулись на меня городовые… Допрос… Опять избиение…

— А ну, давайте его в каталажку, — сказал пристав, тяжело пыхтя, словно это он все время меня избивал.

Двое полицейских подхватили меня, потащили из кабинета и швырнули в камеру. Избиение возобновилось с новой силой.

…Когда я очнулся, уже смеркалось. Я лежал ничком. Первым ощущением была какая-то тяжесть на голове. «Шапка, что ли? Откуда ей быть у меня?» С трудом поднял руку — голова вся была мокрая, шея и грудь тоже. Я медленно перевернулся на спину и увидел, что надо мной стоит полицейский с ведром в руках. Он плеснул на меня еще воды и заорал:

— Не подох еще? Вставай!

Я с усилием приподнялся и сел, прислонившись к стене. Городовой вышел, даже не прихлопнув дверь. Я посмотрел на свои руки. Они тоже были мокрые и в крови. С натугой попытался вспомнить, что же со мной было. Снова появился городовой с ведром воды и тряпкой. Тряпку он бросил на мокрый пол.

— Вставай! — снова приказал он. — Умойся. Сейчас пойдешь на допрос.

Хотел подняться на ноги — все тело болело.

— Не могу, — сказал я. — Пособи.

Полицейский схватил меня под мышки, поднатужившись, поднял и поставил у стены.

Я вытер тряпкой лицо. Ощупал голову. Темя вспухло. От холодной воды мне стало немного легче. Хотел сесть на нары, но городовой грубо рванул меня за рукав и толкнул к двери.

И вот я снова на втором этаже перед палачом-приставом. Снова те же вопросы: «Сколько вас в Златоусте? Сколько в Уфе? Кто?»

— Не будешь отвечать — повесят, — пообещал мне пристав. — Тебя обвиняют в экспроприациях. Если все расскажешь, сегодня же выпустим, денег дадим, поможем домой добраться.

«Эх, — подумал я, — дурак ты, дурак!.. С рабочим-боевиком разговариваешь, а купить его хочешь?!» И я тянул прежнюю линию — разыгрывал простачка, случайно попавшего под арест.

— Зря вы меня бьете, ваше благородие. За кого-то другого меня принимаете. Я ведь из деревни. Ничего не знаю, ничегошеньки не понимаю. — И я захныкал, утирая глаза мокрым рукавом.

— Сволочь! Негодяй! Мерзавец, — истерически завизжал пристав. — Думаешь, если на сей раз тебя пожалели, то и еще пощадим?! Увести его! С глаз моих долой!

Городовой отвел меня в тот же подвал, но только почему-то в другую камеру — более светлую и сухую. Я улегся на нары и принялся размышлять. Чем кончится мое сидение здесь? Выполнят палачи свою угрозу или просто пугают? Кто их знает… Скольких моих товарищей замучили в полицейских участках без суда и следствия…

И я твердо решил: если палачи опять захотят меня мучить, кинусь на них, сорву с кого-нибудь оружие, не выйдет — буду драться голыми руками. Пускай убьют! Лучше погибну в борьбе, чем вот так жалко, не сопротивляясь, как какой-нибудь толстовец, а не боевик.

Так я решил и от одного этого сразу почувствовал себя куда лучше.

Растворилась дверь. Полицейский принес кружку теплой воды и кусок ржаного хлеба. Только тут я почувствовал волчий голод. Заморил червяка, лег и уснул.

Так продержали меня в участке еще четыре дня. Допроса больше не устраивали, словно пристав каким-то шестым чувством пронюхал о моей решимости сопротивляться во что бы то ни стало.

А на воле в это время происходило вот что.

Как только в дружине узнали о моем аресте, сейчас же стали решать, как мне помочь. В это время в Златоусте был Костя Мячин. Он и взялся за дело.

В каталажку, где меня держали, сажали и за разные мелкие провинности. Попадали туда разные пьяные дебоширы. А у златоустовских боевиков был на примете один бывший матрос, горький пьяница и буян, которого то и дело бросали в холодную. Там ему давали проспаться, награждали полдюжиной тумаков и выкидывали за ворота. Этого пьянчужку боевики иной раз без его ведома использовали для кое-каких разведывательных целей. Пригодился он и на сей раз. Моряку зашили в надежное место записку, дали денег на выпивку и попросили его, как только он окажется в каталажке, выбрать удобную минуту и передать записку мне.