Он видел, как Вера, закусив губы, чтобы не застонать, схватилась рукою за грудь. Сквозь плотно прижатые пальцы ее брызнула кровь. Она упала. Хорохорин смотрел на нее, не понимая: он поразился той простотою, с которой все это случилось.
Должно быть, пуля попала в сердце: судорожно вздрагивая, не отнимая руки от груди, Вера корчилась на полу, как будто пытаясь встать. Темные струйки крови, быстро расползавшиеся из-под прижатых пальцев по желтому полу, сливались в сплошное пятно. Хорохорин отодвинулся к двери.
Он не мог оторвать глаз от этого пятна. Оно росло, залитая кровью рука неожиданно сползла с груди и легла на пол. Тогда он увидел, как все тело девушки вдруг приобрело неестественные, мертвые очертания: откинулась голова и высунулся вперед подбородок. Короткий халат плотнее лег на ноги.
Хорохорин вздрогнул.
За дверью кто-то громко, взволнованно постучал.
Он обернулся к двери и запер ее, оттуда послышалось.
— Что такое у вас?
Он хотел крикнуть «сейчас!», но крика не вышло. В дверь же стучали с большей настойчивостью.
— Откройте! Что такое?
Он до крови закусил себе губы. Тогда, сам удивляясь своему спокойствию, он ответил:
— Ничего, ничего! Сейчас открою…
Он заглянул в окно, метнулся назад к двери, и, чувствуя себя пойманным этими стенами, этими настойчивыми людьми, потрясавшими кулаками дверь, всем этим днем, всей жизнью, он зажмурил глаза, сжал револьвер и, обернув его к себе, спустил курок.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КОНЦЫ И НАЧАЛА
Если бы оправдались самые худшие опасения заведующего клубом и провалились не только полы в гимнастическом зале, но обрушились бы и самые стены, то и тогда не было бы такого волнения, подавленности, растерянности и суеты, какими был налит наш клуб в тот достопамятный вечер, когда разнеслась весть о происшедшем у Веры Волковой.
Все очередные занятия прекратились. Самые жгучие интересы потеряли остроту и притягательность. Самые постоянные привычки были нарушены. Спортсмены бродили с опущенными головами, с висевшими как плети мускулистыми руками. Шахматные доски не раскрывались. В буфете было тихо, как в покойницкой. В читальной газеты лежали неразвернутыми.
У окна, окруженная горсткой подруг, плакала тихо Зоя Она не могла уже связно рассказывать, но только всплескивала руками, давила тонкими пальцами на горячие виски и повторяла:
— Да зачем же я ушла! Не надо было мне уходить! Я бы осталась у нее, и ничего бы не было!
Бродившие по клубу, прибывавшие из университетских зданий останавливались возле нее, шли дальше, прислушиваясь и приглядываясь. В гимнастическом зале сам по себе возникал горячий митинг в возбужденном, взволнованном кольце, плотно обступавшем Королева.
Там спор становился с каждой минутой все горячее и ожесточеннее. Все отходившие от Зои постепенно пополняли плотное кольцо вокруг споривших.
Зоя прошла туда же, но боль в висках и невралгический холод на сердце мешали ей понять, о чем говорили.
Она протолкалась к Сене, сказала:
— Я уеду, Семен. Я не могу больше.
Сеня вышел ее проводить до выхода.
— Я не знаю, — твердила Зоя, — не знаю, что будет с Варей. Как ей сказать?
Сеня потер лоб с раздражением: с каждым часом, чем дальше, тем больше усложнялась драма, и казалось, уже не остается ни сил человеческих, ни слов для того, чтобы все это распутать, упростить и заключить в действие.
— Там уже знают все, вероятно. Тебе ничего не придется говорить, разве только успокоить немного…
— Никто не знает этой девочки! — вздрогнула Зоя. — Никто не знает…
— Ну, не повесится же она!
— Нет, нет! Но может быть и то, что еще страшнее!
Сеня махнул только рукою. Он с сожалением проводил
Зою и долго смотрел ей вслед с крыльца клуба. Она прошла двором, улыбнулась ему издали, хотя не могла уже видеть его, и исчезла в сумраке взволнованной ночи.
Сеня вернулся в зал.
Боровков уже метался по клубным помещениям и кричал всюду:
— Где Королев? Где Королев?
Тихонький старичок, бывший одновременно и уборщиком, и швейцаром, и караульщиком, ласково откликнулся:
— В зале он!
Боровков ураганом ворвался туда и воткнулся в толпу
Королев сидел на турнике и говорил возбужденно:
— Товарищи, комсомол есть центр организации жизни современной молодежи! Если один из наших товарищей совершает гнуснейшее преступление, то, товарищи, тут затронута честь комсомола, честь всей молодежи…
Искусственно и очень громко расхохоталась Анна в ответ на эти слова. На нее оглянулись неодобрительно, она крикнула задорно:
— Протестую против мещанских выражений — честь комсомола! Может быть, ты договоришься до чести знамени, до чести дворянского сословия?! Глупо и бездарно, Королев!
Многие в тот момент растерялись. Послышались одобрительные смешки. Анну, готовую сразиться с Королевым, выдвинули вперед. Тогда Сеня вдруг встал и заговорил страстно — он в этот вечер положительно завладел большею частью нашей молодежи, обессиленной трагическими событиями.