Собака, которая любит

Вообще говоря, можно было бы упорядочить человеческие языки по степени их аналитичности (строгость комбинаций однозначных элементов) и синтетичности (сочетание разных оттенков значений в одном элементе и зависимость значений от соседних элементов или даже от объективной ситуации). Я берусь описать эту зависимость даже по географической оси «запад-восток», и в целом соотношение языков будет соответствовать характеру мышления той или иной нации. На полюсе синтетичности окажутся языки восточные, на которых говорят люди с преобладанием созерцательного и символического мышления. На полюсе аналитичности мы найдем языки запада, четко расчленяющие реальность и выстраивающие элементы информации в строгие, почти геометрические, структуры. Почему бы не продолжить эту мысль применительно к собачьему характеру мышления?

Вне всяких сомнений, собака никогда не овладеет звуковой речью человека, и причины тому коренятся в физиологии артикуляционного аппарата — губ, челюстей, языка. Даже я, увлеченная собаками и их возможностями сверх меры, только посмеиваюсь, когда мне рассказывают о зверье, произносящем «мама» или «ням-ням», да еще некое подобие «Вовы» или «Вали». Тут уж моя жгучая влюбленность отступает перед профессиональной честью лингвиста. Дело в том, что это — едва ли не единственные звуковые комплексы, доступные собакам, а прочие звуки человеческой речи им, бедным, чужды.

Губы собак толсты и малоподвижны по сравнению с человеческими, язык закреплен жестче, длинные челюсти плохо выдвигаются. Вот и приходится им выкручиваться за счет совсем других изобразительных средств. Впрочем, и наши возможности по части артикуляции вовсе не безграничны — во всех мыслимых языках насчитывается чуть больше полусотни разных звуков, которые мы способны изобразить при помощи наших органов речи.

К слову сказать, я высоко ценю подвиг моего Акелы, который окончательно убедил меня в том, что животные владеют главным принципом языкового мышления — его знаковым характером. Он ухитрился реально связать означаемое с означающим и пользуется этим в нашем повседневном общении. Словом «мама» он обращается ко мне, а хозяина, которого зовут Владимиром, называет «Уова» (надо упомянуть, что все наши звери знают нас и по именам, и по семейным функциям). Произошло это тогда, когда он попытался сказать ему «мама», а я искренне удивилась: мама-то я, какое отношение это имеет к хозяину? Однако, сказать «папа» не под силу ни ему, ни любой, даже совершенно гениальной собаке.

Да, язык собак паралингвистичен по отношению к любому из человеческих языков, поскольку основой их речи стала пластика тела мимика, ритуальные позы, движения головы, ушей, хвоста. Кому что лучше дается! Вы, например, умеете шевелить ушами? Мне это далось в детстве на спор и, признаться, после немалой тренировки. А у них, собак, этим нехитрым искусством владеет любая бездарь…

Звуки, роль которых в собачьем языке тоже умалять не приходится, сопровождают сложные комплексные знаки, синтетичные по сути своей. Компоненты знака никоим образом не выстраиваются линейно: хвост и голова, спина и пасть делают свое дело одновременно и словно бы даже независимо друг от друга. Однако практика зоопсихолога научила меня внимательнейшим образом относиться к совместному появлению, скажем, признаков страха и заигрывания, особенно по отношению к хозяевам. Целый комплекс средств увязан в единый знак, имеющий сложное значение, которое определяется нюансами ситуации. И сам этот знак развивается во времени, изменяется, передавая своей динамикой изменение намерений собаки или ее отношения к происходящему. Словом, каждое сообщение собаки столь же комплексно и объемно, сколь объемна реальная среда и информация о ней. Жизнь ведь тоже не выстраивает строго упорядоченных структур, и многие аспекты ситуации выступают одновременно и не всегда независимо друг от друга.

Я говорю, ты молчишь…

О, эти собачьи разговоры! Движения, позы, звуки — целая симфония выразительных средств! Взять хотя бы разговоры взрослых собак со своими щенками. Какое разнообразие нюансов и оттенков! Призывная «трель» суки-мамки, ласковое воркование старшего кобеля-«дядюшки», высокий игривый лай детей и взрослых, бархатные нежные «колыбельные», глуховатый, но совсем нестрашный рык, такой грозный для чужих… Легкое посапывание разнежившегося взрослого, под боком у которого пристроились подремать наигравшиеся сорванцы. Носовое «мурлыканье» в минуты особой нежности. И недовольное брюзжанье, когда детвора мешает спать. От всей души желаю вам услышать это все собственными ушами! Могу заверить — за душу берет не хуже самой сентиментальной «мыльной оперы».