Собаки на заднем дворе

Немного поразмыслив, отец пошел в прихожую и снял телефонную трубку. Мы с мамой, оцепенев, стояли на кухне и вслушивались в треск телефонного диска. Слышимость оказалась идеальной. Были даже слышны продолжительные гудки. Наконец гудки прекратились и по разговору стало ясно, что отец звонил начальнику цеха дяде Паше – попросил разрешения выйти завтра на работу к одиннадцати часам.

Наутро мы с отцом в девять часов были у кабинета директора школы. Лютиков-старший опаздывал. Он явился минут через двадцать. Проходя мимо нас через приемную, он зло гаркнул: «Ждите!» и исчез за массивной дверью, обитой черным дерматином.

– Какой гоношистый крендель! – удивленно и в полный голос сказал отец, кивая на дерматиновую дверь секретарше. Секретарша вжалась в стул, как Юрий Гагарин в кресло космического корабля во время перегрузки.

Вдруг отец положил мне на плечо свою чугунную руку и веско сказал:

– Побудь здесь, я один схожу к этому жуку.

Он резко открыл дверь в кабинет директора. Секретарша еще надежней прилипла к стулу, сверля взглядом чистый лист бумаги, лежавший у нее на столе. Под дерматином двери директорского кабинета был толстенный слой ваты, чтобы обеспечивать звукоизоляцию. Поэтому происходившее за ней совершенно не было слышно. Не прошло и минуты, как дверь резко распахнулась и из нее своей знаменитой походкой выскочил и проследовал в коридор директор школы, высоко задрав голову вверх. Левой рукой он, словно прищепкой, держал нос, а правой сжимал окровавленный носовой платок. Вслед за ним вышел отец, деловито поглядывая на часы.

– На работу опаздываю, – поделился он с секретаршей и, взглянув на меня, сказал:

– Бегом на урок. Вечером поговорим.

Глава шестая

Никаких последствий те события не имели. Директор школы делал вид, что меня не существует в природе. Лютиков-младший гордо ходил со шрамом на щеке. Вскоре Граммофона по-тихому приняли в комсомол.

– Комсомолец-подпольщик, – прокомментировал ситуацию весельчак Игорь Зусман.

На 23 февраля по сложившейся традиции девчонки делали подарки парням. Подготовка к этому событию была не так проста, как могло бы показаться непосвященному человеку. Говорят, у некоторых народов существует «язык цветов»: девушки и юноши, складывая букеты, дают понять друг другу о своих чувствах. У советских школьников «язык цветов» заменяли 23 февраля и 8 марта. Девочки, если позволяла обстановка в классе, дарили в феврале подарки мальчикам, которые им нравились, а мальчишки, если хватало смелости, дарили подарки в марте своим не таким уж и тайным симпатиям. Случалось, что поздравления эти учителями «заорганизовывались», то есть жестко регламентировались. Классные руководители четко расписывали, кто кому должен был дарить подарки, и отступить от установок учителя было невозможно. Но наша Клавдия Сергеевна при своей относительной молодости была педагогом опытным и человеком хорошим. Ей удивительным образом удавалось совместить несовместимое. Она так деликатно выстраивала поздравительную «процедуру», что никто из поздравляемых никогда не ощущал себя обделенным вниманием. Как ей это удавалось, загадкой осталось навсегда. Празднование 23 февраля в восьмом классе не стало исключением: на парте каждого мальчишки нашего класса в тот день лежали разнокалиберные подарочные свертки из разноцветной бумаги с традиционными открытками. Подойдя к своей парте, я с нетерпением перевернул открытку и увидел поздравление, написанное хорошо знакомым мне почерком Лены Вершининой: «Дорогой Леша! Поздравляю тебя с Днем Советской армии и Военно-морского флота! Желаю тебе стать достойным защитником нашей великой Родины!». Подписи под этим в общем-то формальным поздравлением не было, но это не имело значения. Поздравляя, она выбрала именно меня, и это было главным. Школьный и сугубо советский «язык цветов» был красноречив и убедителен. Я был счастлив!

В свертке под цветной бумагой я обнаружил тоненький сборник стихов поэта Николая Рубцова «Сосен шум». Имя поэта мне было незнакомо, но название книжечки понравилось. Оно почему-то сразу напомнило мне о нашей даче в сосновом лесу. В середине книги лежала закладка. Когда я открыл сборник стихов, закладка оказалась любительской фотографией Лены Вершининой. На ней Лена стояла, прислонившись к стволу березы, и улыбалась. На обороте было написано: «Леше от Лены. Вспоминай».

Я не мог оторвать взгляда от этого драгоценного подарка. Когда же сумел и мельком взглянул на Лену, то увидел ее строгий сосредоточенный взгляд на доску: начинался урок.

Несколько дней я не мог насмотреться на фотографию Лены. Я неожиданно для себя запомнил все стихи Николая Рубцова из подаренного мне сборника. Эти свои драгоценности вместе с открыткой, подаренной Леной, я хранил дома, на нижней полке своего письменного стола, зная, что родители туда не заглядывают никогда.