Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки

Оккупанты реквизировали жилища евреев, я уехала с мужем в Мелец. Там также община евреев выполняла тяжелые работы и подвергалась жестоким избиениям. На улице мы должны были носить нарукавные повязки со звездой Давида. Я вспоминаю немецкого летчика с безумным взглядом, который прохаживался по улицам, избивая тростью с серебряным наконечником всех евреев, которые попадались ему. Ещё вспоминается мне, что евреев запирали в синагогу, которую затем подожгли, солдаты же наблюдали, чтобы никто не сбежал.

В гетто нас подтачивали волнение и голод. Начальство торжественно обязалось не ссылать нас взамен на выкуп. Каждый принёс всё что у него было самого ценного: драгоценности, хрусталь, меха и даже шерсть и кофе. Офицеры забрали всё это и вновь подтвердили свои обещания. После спокойной ночи, на заре, нас разбудили выстрелы, целая дивизия окружила гетто. Немцы и вооруженные украинцы ворвались в наши жилища: «Все выходите!» некоторые были ещё полураздетые, некоторые собрали наспех рюкзаки, чемоданы и свертки. Нас всех собрали на площади, где калек и стариков расстреляли. Потом 800 оставшихся в живых, погнали пешком в неизвестном направлении. По дороге конвой стрелял без остановки. Поляки смотрели, как мы идём. Некоторые крестились и шептали: «Сегодня — вы! Завтра — мы!». Другие смеялись. Всё время шёл дождь. <…>

<…> Прошёл ещё один отбор, было сформировано много составов, один для Бяло-Подляска[583]

, другие для <нрб.>, некоторых еще для Дубенки[584] на Буге. Я была в последнем поезде, я стала уже вдовой.

Из Дубенки в Собибор

В Дубенке нас поместили в синагоге, куда церковный совет прислал нам пищу и солому. Через несколько дней нас разместили в семьях в Дубенке, мы должны были работать бесплатно на арийских сельхозпоместьях. Как и в Мелец, группа евреев с повязками на руках была увезена на холм, чтобы топтать священные книги и плясать на них. Оттуда никто не вернулся живым.

Множество офицеров, сопровождаемые украинскими добровольцами, часто посещали гетто, чтобы обворовывать нас. Они всегда оставляли за собой раненых и мертвых. Я помню, как во время одного из таких налетов, многие семьи были собраны в здании, куда эсэсовцы бросили гранату. У меня сохранилось в памяти ужасное зрелище — оторванные головы детей в лужах крови.

Нас истребляли не только ради удовольствия. Служба пропаганды вермахта, была обязана заснять на кинопленку уничтожение партизанского лагеря. Эсэсовцы же использовали концлагерь в этих целях, принудили молодых евреев играть роль партизан. Камеры засняли разгром партизан воинственной немецкой армией. Пленка и пули были настоящие. Потом мы получили приказ ехать в Хрубешув[585]. На дорогах было много трупов, на протяжении всего пути я слышала детскую мольбу: «Господин, господин! Убейте меня, оставьте отца!..»

Хрубешув-лагерь был окружен колючей проволокой и наблюдательными вышками, на которых находились патрули, вооруженные пулеметами. Мы должны были выходить из вагонов тихо, а так как мы это делали недостаточно тихо, охрана стреляла в толпу, чтобы утихомирить её. Установилась тишина, взрослые умоляли детей помолчать.

Поздней ночью жителям гетто было разрешено принести нам немного хлеба и воды. Остаток ночи мы провели в бараках. На заре запряженные тележки отвезли нас на вокзал, где нас ждали теплушки. «Вы едете на Украину», — говорила охрана. В поезде мы страшно хотели пить, но двери открывали только для украинских солдат, одетых в немецкую военную форму для того, чтобы они отбирали у нас наше последнее добро. Некоторым они отрезали пальцы, чтобы легче снять кольцо. Мы потеряли всякое понятие о времени, когда поезд остановился. Двери раздвинулись, ослепленная светом, я смогла всё же прочесть надпись: «СС ЗОНДЕРКОМАНДО СОБИБОР»

Собибор

У выхода из вагонов нас ждали офицеры и солдаты с автоматами за спиной. Один из них держал огромную собаку на привязи. Один офицер крикнул мне: «А! Ты там! Кто ты по профессии?» — «Воспитатель детского сада». Нацисты рассмеялись «Прекрасно теперь ты будешь стирать наше белье!» — офицер вывел меня, ещё двух молодых женщин — Беллу Соболь и Зерку Катц из Дубенки и нас отвели в лагерь, в маленький барак. Здесь валялась одежда, свидетельствовавшая о том, что здесь уже жили люди, но что с ними стало?

Из 7000 пленных, приехавших из Хрубешува, только нас троих женщин не расстреляли в Собиборе. Из троих в настоящее время жива только я.

Повседневная жизнь в Собиборе

В день нашего приезда двое заключенных, сопровождаемые охраной, принесли по два ящика грязного белья, которые должно было быть чистым через 2 дня. Белье нужно было сначала обработать, продезинфицировать, а затем мы должны были носить воду для стирки.

Я вспоминаю первую ночь. Крики меня остановили. Я приоткрыла дверь, меня стегнули по плечу плетью, и раздалось рычание: «Если я увижу тебя здесь еще раз, я направлю на тебя Барри!» это был обервахман Лахман со своей овчаркой, он делал проверку. Позже я узнала, что это были крики девушек, которых насиловали, прежде чем их травить газом.