Собиратель бабочек

Чем дальше мы продвигались, тем светлее становилось кругом и тем легче делался воздух. С каждой минутой я ощущал в теле все большую легкость, с трудом отличая дни друг от друга. Горы разрезали небо, как алмаз стекло. Ледники сверкали бесконечными равнинами, и я видел с моста долину, по которой лед полз и таял, превращаясь в море света. Я помнил рождение ледников, снег начал падать на снег, снежинки сцеплялись друг с другом, сплетались в цепочки. Снег не успевал таять, сугробы росли слой за слоем, замерзали, сжимались в плотную массу до тех пор, пока давление льда не сделалось настолько сильным, что его основание стало превращаться в другую субстанцию, понуждая глыбу к перемещению, к течению. Весь громадный ледник пришел в движение, оторвался, его края надавили на скалы, посреди ледника разбежались коварные разломы, и беспечные туристы в одно мгновение провалились в трещины, невидимые под снегом, исчезли в сверкающих синевой лабиринтах, откуда нет возврата.

Я купил у разносчика чашку чая и газету. Его тележка дребезжала, перемещаясь по проходу. Я утопил пакетик чая в горячей воде, от которой поднимался пар, и подумал, что надо было еще ненадолго остаться с Анной Принц, может, на несколько дней, хотя бы для того, чтобы получше запомнить ее. Я немного рассказал ей о своей жизни. Не знал, с чего начать, с далекого или близкого, иногда трудно понять, что важно, а что нет.

Потом я заснул под стук колес, забылся в полудреме. Я был опять на складе у отца, спустился по лестнице в сгущающуюся темноту. В конце лестницы я нащупал выключатель, не понял только, почему теперь он находился так низко, неудобно. В тусклом свете лампочки я увидел покрытые пылью полки, землю, источавшую запах перегноя, ящики из-под картошки, зияющие пустотой, молочные бидоны, ржавые инструменты, консервные банки, бутылки из-под лимонада, старые газеты, в которые было завернуто что-то уже давно рассыпавшееся, груду мешков в конце коридора — на темной ткани еще можно было разобрать дышащие красным жаром буквы ANICHE. Я думал, что если оттащить мешки в сторону, то за ними откроется дверь. Если бы мне хватило детских силенок поднять эти мешки, я мог бы ступить в другой мир. Но я так никогда этого и не сделал, лишь как заколдованный таращился на буквы, которые из года в год оставались все такими же загадочными.

После полудня — то же сияние, тот же ослепительный свет и нескончаемый монотонный шум стремительно летящего поезда, пустые в это время дня перроны, шум вокруг, птицы по сторонам дороги, взмывающие вверх, когда локомотив проносится мимо, со свистом рассекая воздух.

13

Двенадцатого июня, через шесть дней после отъезда из Хельсинки, я добрался до деревни Гарда на западном берегу озера с тем же названием и остановился в отеле «Монте Балдо», где Генри Ружичка жил почти тридцать лет назад. В отеле я попросил поселить меня в номере 27, где Генри провел несколько дней, когда приезжал в эти края в 1963 году. Номер оказался занят, и мне пришлось расположиться в соседнем. С балкона открывался вид на озеро, но, поскольку был уже вечер, оно скрывалось где-то в темноте. Хотя я и ощущал присутствие озера подо мной, ветра не было, я не слышал плеска волн, поверхность воды оставалась неподвижной. То тут то там на озере мерцали огни судов, скользившие в разных направлениях. Дальше, на другой стороне, светилось несколько ярких огоньков.

На следующее утро я встал с постели и распахнул стеклянные двери, ведущие на балкон. Моему взору открылся пейзаж, скрывавшийся ночью в темноте. У меня захватило дух. Горы обрамляли озеро, круто вздымаясь на севере. Я разложил на столе дневник, который вел в путешествии Генри Ружичка, деревянную шкатулку и открытку с видом на море с подписью «Agios Nikolaos». Жизнь Генри Ружички сжалась до нескольких предметов, воспоминаний Анны Принц, бабочек, покоящихся под стеклянными крышками энтомологических ящиков, греческого порта, в водах которого дремали белобокие лодки. Почти тридцать лет назад он ходил по тому же коридору, поднимался по той же лестнице, склонялся над столом, делая записи в дневнике, рисуя карты, на которых мелкими крестиками помечал места в горах, где встречал бабочек. Ноябрьской ночью Генри уехал из Пирны и исчез. Он отправился один, никому не сказав ни слова, ни с кем не попрощавшись. Где он ночевал, о чем думал тогда? Долго ли он скрывался, прежде чем нашел себе пристанище? Занимался ли учительством на своей новой родине или чем-то другим? Где его дом? Мне довелось лишь слегка прикоснуться к одной из его жизней, но где-то далеко была спрятана другая жизнь Генри Ружички, о которой ни у меня, ни у Анны Принц не было ни малейшего представления.