Соблазненные луной

– Я был зол, что ты нас остановил. Я ревновал. Чаша дает тебе то, что ты даешь ей. Во всем виновата моя злость. – Он застонал: – Я не могу с этим справиться!

Я взмолилась, как делала уже сотню раз:

– Помоги ему, Мать!

Едва выговорив эти слова, я ощутила, как напрягся весь мир – словно сама вселенная задержала дыхание. По комнате разлилось сияние, словно у кровати взошла луна. Мы все повернулись к источнику света. Чаша стояла у стены, где Дойл ее и поставил, но теперь из нее лился свет. Я вспомнила сон, в котором мне впервые явилась чаша, вспомнила вкус чистого света, чистой силы на губах.

– Пусти меня, Дойл, – сказала я. Его ладони тут же разжались. Не знаю, то ли он меня послушался, то ли просто был поражен изливающимся из серебряной чаши лунным светом.

Лицо Никки снова стало прежним, но я почему-то была уверена, что улучшение лишь временное. Что диан-кехт вернется, как только погаснет свет. Закончить нужно до этого.

Я потянулась к руке Никки, склонилась к нему, но по лицу его пробежала уродливая тень. Диан-кехт осталась на месте, а Никке хватило бы сил пробить кулаком стену.

– Встань на колени, – скомандовала я, и он так и сделал без всяких вопросов, потому что это был Никка. Он чуточку замешкался, устраивая крылья так, чтобы они не помялись на полу, а потом терпеливо, с ожиданием посмотрел на меня. – Кто-нибудь, держите его за руки.

– Зачем? – удивился Холод, а Дойл просто подошел, взял Никку за запястья темными ладонями и вытянул его руки вперед.

Я зашла Никке за спину, осторожно переступив через расстеленное на полу нежное великолепие крыльев. Босыми ногами я встала между его голенями, и он расставил колени пошире, давая мне встать ближе; я прижалась к его ягодицам, спине, плечам, его голова легла мне на грудь. Крылья взмахнули, окутав меня на миг; их бархатистая ласка оставила у меня на коже мерцающую россыпь красок. Запустив пальцы в волосы Никки, я пробралась сквозь их теплую массу до затылка, чтобы почувствовать жар его тела. Потом, зажав его волосы в горсти, я оттянула голову назад, как за ручку, обнажив безупречный выгиб шеи. Прямо передо мной оказались карие глаза, приоткрытые навстречу мне губы.

Тот мерзкий незнакомец попытался в какой-то миг проглянуть сквозь Никку, вложить в добрые глаза свою зависть и злость, но я держала стража за волосы, запрокинув голову для поцелуя, а Дойл стягивал ему запястья будто черной веревкой. Диан-кехт опоздала со своей борьбой. Я поцеловала Никку и ощутила, как сила льется из моих губ ему в рот. Словно само мое дыхание было волшебством, и я вдохнула его в рот Никки одним долгим, прерывистым вздохом.

Крылья Никки сомкнулись вокруг меня бархатной пеленой, мягкой и опутывающей, удерживающей на месте, потому что я боялась их раздвинуть, боялась порвать. Никка дрожал под моими губами, и крылья дрожали тоже, крошечные частички цветной пыльцы сыпались на меня сухим дождем. Сила пошла на убыль, и когда она исчезла, Никка впился в меня губами. Крылья смыкались вокруг меня объятием более нежным, чем прикосновение мысли, и снова распахивались, и с каждым взмахом крыльев на меня просыпался сияющий водопад пыльцы.

Я вся отдалась этому поцелую, трепещущим крыльям, бархатной ласке осыпающейся пыльцы – и увидела Никку посреди пестрящего летними цветами луга. Стояла ночь, но Никка сиял так ярко, что цветы раскрывали головки ему навстречу, словно навстречу солнцу. И вдруг воздух наполнили феи-крошки – не несколько десятков, как мне случалось видеть, а сотни. Словно разверзлась земля и выбросила их в небо. И тут я поняла, что это были цветы; что цветы отрастили крылья и взлетели в небеса.

Никка поднялся в воздух, словно взбежал по верхушкам травинок, – и я поняла, что он летит, летит к облаку фей.

А потом я как будто провалилась опять в свое тело. Я так и стояла, прижавшись к Никке, одной рукой вцепившись ему в волосы, но смотрела я в лицо Дойлу. Его глаза широко открылись, и он начал что-то говорить, но было поздно. Ко мне он не притрагивался, но он прикасался к Никке, как и я.