Соблазняющий разум. Как выбор сексуального партнера повлиял на эволюцию человеческой природы

В этом месте обычно возникает путаница. Теорию родственного отбора часто неверно истолковывают: будто бы она утверждает, что наша доброта к другим людям должна быть пропорциональна проценту общих с ними генов. Разве ДНК всех людей не совпадает примерно на 99 %? Эта цифра кажется довольно близкой к 100 %, характерным для идентичных близнецов. Если у нас столько общих генов с другими людьми, зачем нам вообще делать различия между близкими и дальними родственниками? И разве мы не делим половину генов с другими млекопитающими, птицами и даже рыбами? Да мы к любой селедке должны относиться как к кузине, а к ленивцу – как к брату. Мы должны следовать золотому правилу нравственности при общении со всеми приматами, быть друзьями всех млекопитающих, союзниками термитов и солитеров и лишь слегка проблемными соотечественниками баобабов, жгучей крапивы и антарктических лишайников. Согласно этой интерпретации теории родственного отбора, на нашей благословенной планете должны царить всеобщие мир, кооперация и симбиоз.

Это был бы странный и прекрасный мир, если бы существовал эволюционный процесс, поддерживающий альтруизм, пропорциональный реальной степени генетического сходства. Расизм, этноцентризм, ксенофобия, сексизм, соперничество между людьми, преступность, войны, вырубка лесов, загрязнение окружающей среды, жестокость по отношению к животным – ничего этого не было бы. Мы все поступали бы как последователи индийской религии джайнизм, которые не отваживаются двигаться и есть, если этим могут причинить вред живому. Но такого эволюционного процесса не существует. Теория родственного отбора предлагает лишь беспамятную, близорукую и неуклюжую его имитацию, формируя иллюзию, будто только у самых близких наших родственников генетически есть с нами что-то общее.

Какие же составляющие нашей морали образовались в результате родственного отбора? На этот счет есть разные мнения. Уильям Гамильтон, Эдвард Уилсон и многие другие предполагают, что адаптации, отвечающие за доброту к родственникам, послужили основой для развития доброты к не родственникам. Для родственного отбора мозг не обязателен, но полезен. Важнейшим шагом должно было стать обретение мозгом способности узнавать родственников, отмерять количество положенной им заботы исходя из показаний индикаторов генетической близости и обеспечивать такую заботу, которая будет им реально полезна. Кажется, что эти адаптации было бы легко модифицировать так, чтобы они позволяли узнавать неродственных особей, отмерять уже по другим индикаторам причитающуюся им заботу и эффективно проявлять ее.

Но поддержала бы эволюция такие модификации? Гены, лежащие в основе доброты к родственникам, могли закрепиться, только если бы они заставляли отвергать не родственников. Успех этих генов еще со времен их появления в виде совокупности редких мелких мутаций зависел от того, что они обеспечивали именно селективный альтруизм, а не альтруизм по отношению ко всем подряд. Хотя с психологической точки зрения это такой маленький шажок – распространить родственный альтруизм на не родственников, для эволюции это огромный скачок, переворачивающий саму основу родственного отбора. От способности представить, что все люди братья, далеко до соответствующих поступков. Узнавать родственников способны многие млекопитающие. Если человеческая мораль появилась как естественный побочный эффект родственного альтруизма, мы могли бы ожидать проявлений морали, подобной нашей, и от других млекопитающих. Но ничего такого они не показывают. Очевидно, эволюция должна была безжалостно избавляться от тех генов альтруизма, которые теряли свою избирательность и заставляли своих обладателей обращаться с посторонними как с родными. Теория родственного отбора хорошо объясняет нашу доброту к кровным родственникам, но подвести под нее другие виды альтруизма не удается.

Взаимность

В начале 1970-х Роберт Триверс предположил, что если животные взаимодействуют достаточно часто, чтобы выработать взаимное доверие, то им может быть выгодно помогать друг другу. Вместо того чтобы пользоваться кратковременными выгодами обмана и мошенничества, они выигрывают в долгосрочной перспективе, сдерживая обещания и выполняя договоренности. Теория взаимного альтруизма, предложенная Триверсом, предполагает, что многие случаи альтруизма, если рассматривать их в более обширном социальном контексте и более продолжительное время, окажутся разумно эгоистичными.

У взаимного альтруизма есть три отличительные черты: животные оказывают друг другу услуги поочередно; каждый акт затратен для “дарителя” и выгоден для “получателя”; “дарение” обусловлено “получением”. Пока эти три условия выполняются, животные могут продолжать обмениваться благами. Вырванный из контекста, каждый акт выглядит чисто альтруистическим, но в череде таких актов оба участника выигрывают. Триверсу удалось остроумно связать друг с другом математику реципрокных взаимодействий, биологию альтруизма и психологию доверия.