Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

В Европе, несмотря на теракты в Мадриде, Стамбуле и Лондоне, не спешат перенимать эту терминологию и стоящий за ней анализ ситуации. Особенно заметным различие позиций становится при сравнении книг Эрнеста Геллнера («Условия свободы») и Самюэля Хантингтона («Столкновение цивилизаций»)[352]^/

[353]. Обе книги были написаны примерно в одно время, в середине 1990-х гг. Геллнер подробно характеризует взаимную отчужденность религиозно окрашенных культур исламского и иудеохристианского мира. Он сделал выбор в пользу Запада. «Мой собственный выбор ясен, но сама природа наших ценностей препятствует тому, чтобы я его обосновывал». Его решение не означает какой-либо враждебности. Напротив, Геллнер, хотя он далеко не релятивист, считает, что «проповедовать собственные взгляды там, где нет условий для их реализации, — дело бессмысленное»[354]

. В этом отношении, по-моему, можно занять более решительную позицию. Убежденность во всеобщем значении определенных ценностей всегда подразумевает и обязанность их защищать.

Установка Самюэля Хантингтона принципиально отличается от установки Геллнера. Тема его книги — глубокие мировые конфликты. Он исходит из того, что после 1989 г. эти конфликты мотивированы не столько экономическими или, в более узком смысле, политическими причинами, сколько «культурой и культурной идентичностью». (Здесь, как и в случае геллнеровского civil society, также возникает проблема перевода: Хантингтон говорит о «цивилизациях».) В мире существует семь больших культурных ареалов («цивилизаций»), и «западный» ареал, согласно автору, — лишь один из них, теряющий вдобавок свое значение. Между этими ареалами в будущем развернутся всемирно-исторические конфликты, часто вспыхивающие на «линиях разлома» культур.

Подробный и обстоятельный анализ, предложенный Хантингтоном, никоим образом не имеет целью разжигание конфликтов, что можно было бы предположить, учитывая репутацию автора и название его книги. О вероятности мировой войны он говорит только в одном (гипотетическом) случае, обсуждая отношения Запада и Китая. Однако роль ислама Хантингтон видит не так, как Геллнер:

До тех пор, пока ислам остается исламом (каковым он и останется) и Запад остается Западом (что более сомнительно), этот фундаментальный конфликт между двумя великими цивилизациями и свойственным каждой образом жизни будет продолжаться, определяя взаимоотношения этих цивилизаций в будущем в той же мере, в какой он определял их на протяжении минувших четырнадцати столетий[355].

Это конфликт между либеральным порядком и порядком, который в самой своей основе нелиберален.

Хантингтон видит в исламе культурный ареал, прошедший модернизацию без «вестернизации». Он особенно подчеркивает значение «возрождения» ислама, который в последние десятилетия наращивает число приверженцев, предъявляет к ним всё более строгие требования, закрепляет их принципиальную антизападную установку, — в то время как Запад переживает демографический спад и одновременно упадок самосознания. Это противостояние не обязательно ведет к войне, хотя после 2001 г. Хантингтон, вероятно, уже не предполагал бы, как раньше, возможности смягчения отношений между исламом и Западом, перехода от «квазивойны» к холодной войне или, может быть, даже «холодному миру». «Линии разлома» в любом случае остаются взрывоопасными, где бы они ни пролегали — на Кавказе, в Ираке, в Турции или в городах и предместьях Европы.

Со времени появления книги Хантингтона его догадки стали привычным сценарием. Многие видят в крепнущем исламе угрозу и в то же время соблазн. Среди поддавшихся этому соблазну нет, может быть, публичных интеллектуалов, но все же есть образованные молодые люди, позволяющие превратить себя в боевиков экстремистского толка, а порой и в террористов-смертников. (Интеллектуалы поддерживают этот способ борьбы в первую очередь на «линии разлома» между палестинцами и Израилем.) Как следствие, в гражданских обществах свободного мира, и без того далеко не всегда чувствующих уверенность в себе, складывается образ новой сверхдержавы, олицетворяющей несвободу. Бывший министр иностранных дел Германии Йошка Фишер даже ввел в оборот термин «третий тоталитаризм».