Собольск-13

— А вот в клуб тебя послушать я нарочно ходила.

— Ну и как? — не переставая жевать, спросил Андрей Сергеевич.

Евдокия Терентьевна ела мало и задумчиво.

— Поверила. Послушала тебя и поняла: зря сомневалась. На людях человек, если того пуще хотеть будет, а обмануть не сможет. Ну, как ты там, в дальних-то краях? Помыкался, поди, пока в жизни определился?

Потекла задушевная, доверительная беседа. Светила стосвечовая лампочка, сверкала скатерть. За столом было хорошо, уютно. Так продолжалось, пока Андрей Сергеевич не коснулся своих семейных дел.

— Хорошо ли хоть женился?

— Хорошо, — подумав, ответил Андрей Сергеевич. — Жена у меня твердая женщина, обо мне заботится. Кажется, чуть-чуть даже лишнего… — Он засмеялся, вспомнив, что уехал из Читы почти тайком. — Понимаешь, Евдокия Терентьевна, никак не хотела отпускать меня сюда. «Родина твоя никуда не убежит, а сердце тебе надо лечить. Поедем в санаторий, на Тихий океан». Мы туда каждый год ездим, все равно что здешние — в Крым. А на этот раз я решил: не поеду в санаторий. Сюда надо. Мне уж наш дом начал ночами сниться. Подождал я, пока она укатила со своими студентами в совхоз на прополку, получил отпуск — и сюда. А путевка — пустяки, продаст, охотников много…

Он самодовольно похохатывал, и смех был уже немного пьяный. Евдокия Терентьевна, наоборот, помрачнела. Андрей Сергеевич осекся, заметив, как неприязненно она его рассматривала.

— Чему радуешься-то? Обидел женщину и радуешься. Все вы, мужики, одинаковые, только о себе и думы. Сколько ты с ней прожил?

— Серебряную в прошлом году отметили.

— Вот видишь. Четверть века с человеком прожил — взял да и наплевал в душу. Она, поди, и знать не знает, куда ты подевался.

— Я записку оставил.

— Что ей твоя записка!

Крепко уперев локти в стол, Евдокия Терентьевна сердито отчитывала гостя. Он слушал ее без обиды и не в силах был сказать что-нибудь в ответ, потому что и в самом деле был кругом виноват. Он мог подождать жену, никакого значения не имело, выедет ли он днем позже или днем раньше. Но он знал, что с появлением Ирины опять начнутся уговоры и возражения и потому уехал до возвращения Ирины. Попросту говоря — бежал…

И все эти дни он не раз представлял себе запорошенную пылью квартиру, пропыленную записку на столе. Вот вернулась Ирина из совхоза. Сбросила в прихожей брезентовый плащ и, одетая в старомодный, очень широкий лыжный костюм, прошла в комнату, прочла записку. Устало присела на тахту и долго рассматривала свои загорелые, погрубевшие руки невидящими глазами. Конечно, обидел он ее до самого сердца, до мозга костей…

— Что же теперь делать? — растерянно спросил Андрей Сергеевич.

— А ты ей телеграмму отбей. Так и так, мол, извиняюсь, ошибочка получилась…

— Вот именно — отбить телеграмму. Только где это можно сделать? Вероятно, надо ехать на машиностроительный завод или даже в старый город.

— Совсем нас за дремучих медведей считаешь. Почта-то рядом, в двух шагах. За минуту дойдешь.

И снова Андрей Сергеевич был на ночной улице поселка. За бетонной дорогой в индивидуальных домах ни одного освещенного окна — там уже давно спят. Плафон, подвешенный на сосну у автобусной остановки, не качался — ни ветерка, ни дуновения: тихо. И потому очень хорошо было слышно, как где-то далеко женские голоса выводили:

Кто из них желаннее, руку жать кому,Сердцем растревоженным так и не пойму.

Оба парня смелые, оба хороши…Милая рябинушка, сердцу подскажи!

Андрей Сергеевич прислушался: где же это поют? И покачал головой: да там, в господском доме, в котором сейчас устроено общежитие. Сидят девчонки на старом крыльце и поют эту хорошую уральскую песню, немного грустную, немного шутливую. Юлька, наверное, тоже там. И верный Саша с ней…

Почтовое отделение было размещено в длинном полуподвальном зале одного из соседних домов. Столы за стеклянными перегородками пустовали, только вдали за зарешеченным оконцем светился огонь. Там — телеграф, телефонный коммутатор, трансляционный узел. И дежурная. Вцепившись пальцами в пышный начес, девушка с увлечением читала толстую и сильно потрепанную книгу.

— Телеграмму? Сколько угодно. Бланки на столе. Там чернила и ручки. Темно? Сейчас включу свет.

Андрей Сергеевич уселся за длинный, закапанный чернилами стол. Не просто было сочинить телеграмму в таких сложных условиях. Нет, не потому, что чуточку выпил и шумело в голове. И не потому, что смертельно устал. Телеграмма была первым шагом к примирению с Ириной. А как мириться, если, собственно, ссоры-то не было. Было чувство некоторой вины перед Ириной и вот его нужно как-то выразить на телеграфном бланке.