Собор

— Алеша! — закричал он, словно хотел его разбудить, — Алеша!

Алексей приоткрыл болезненно зажмуренные глаза и с усилием, стараясь не стучать зубами, прошептал:

— Август Августович, голубчик… Отойдите… Не дотрагивайтесь, ради Христа… И Аннушку… Аннушку уведите..

— Алешенька, голубчик мой золотой! — запричитала Анна и тоже хотела было обнять мужа, но Огюст, опомнившись, свободной рукой оттолкнул ее.

— Прочь! — не крикнул, а прорычал он ей в лицо. — Деламье позови! Скажи, чтоб шел тотчас! Беги!

— Бегу! Ах, господи Иисусе, бегу!

— Лиз, ну а ты что стоишь? — обернулся Огюст к жене. — Иди скорее на кухню, скажи кухарке, чтоб воды нагрела, да побольше, слышишь! И неси сюда одеял, сколько есть…

Оставшись вдвоем с Алексеем, Монферран осторожно обхватил его и, собравшись с силами, поднял отяжелевшее тело.

— Пустите, Август Августович! — пытался отбиться Алексей. — Что же вы делаете? Ведь зараза же это, самая, что ни на есть…

— Молчи, Алеша, молчи! Сейчас… сейчас придет доктор.

Говоря это, Огюст внес Алексея в его комнату, уложил на постель, стащил с него одежду, уже насквозь пропитанную потом, поспешно укрыл его одеялом и на одеяло кинул сверху свое пальто.

— Бросьте вы, Август Августович, не надо! — прошептал Алексей, сжимаясь под одеялом в клубок и тут же распрямляясь в судорогах. — Себя не губите… Ничего тут уже не поделаешь. Видно пришла косая… Достала!

— Нет! — вскрикнул Огюст с каким-то исступленным отчаянием, опять опускаясь на колени и платком вытирая мокрое лицо своего слуги. — Нет!

— За все доброе вам спасибо! — тем же серьезным тоном, с лаской и жалостью глядя на него, продолжал говорить Алексей. — Видит бог, я вас любил не меньше отца-матери, кабы и живы они были… Аннушку не оставьте мою… уж не оставьте, будьте милостивы… Беременная ведь она! На вас только и надежды… Поможете?

Огюст не ответил, только сжал в своей руке лихорадочно дрожащую руку Алексея. Тот улыбнулся:

— Да хотя, что же это я? Точно не знаю, что вас-то и просить не надо! Храни вас господи, Август Августович!

И тут мужество оставило Монферрана. Тоска и ужас затопили его душу, не оставив места ни рассудку, ни — воле. Он уронил голову на край Алексеевой постели и неистово разрыдался.

— Алеша, милый, не умирай! — хрипло, захлебываясь, твердил он. — Не оставляй меня, смилуйся! Да как же без тебя мне? Алешенька, друг мой! Сына бог взял — я перенес, а теперь ты…

— Господь с вами! Что вы?! — прошептал пораженный Алексей.

Никогда прежде он не видел на лице Монферрана слез.

— Да ведь я люблю тебя, точно ты мне брат младший! — закричал Огюст и не думая сдерживать своей истерики. — Да ведь, кроме Элизы и тебя, у меня никого нет близких, никого на свете, и не было уже много лет! Алешенька, не покидай меня! Смилуйся!

Все эти, уже почти бессмысленные слова вырывались у него вперемешку с рыданиями. Слезы заливали его лицо, и он не думал их вытирать.

В таком состоянии его застал Деламье, примчавшийся буквально через четверть часа после того, как за ним была послана Анна.

— Слава богу! — вскричал доктор, врываясь в комнату и на ходу срывая с себя шапку и распахивая пальто. — Ваша служанка прескверно говорит по-французски, и я ничего не понял, мсье. Я вообразил, что заболели вы сами. Но, черт возьми, что с вами такое?!

— Спасите его, Деламье! — вскрикнул Монферран, протягивая к доктору руки, как тянут их к чудотворной иконе, моля ее сотворить чудо. — Спасите его, во имя всего святого! Я вас озолочу, я вам буду платить до конца жизни моей! Спасите!

Деламье, нахмурившись, осматривал больного. В душе он был потрясен, но старался скрыть это. А сам думал: «Святая дева Мария! Да тот ли это Монферран?! Тот ли это гордый и заносчивый человек, который с таким презрительным равнодушием переносил изрядные неприятности, который без слез, с застывшим лицом и резко сжатым ртом, лишь чуть менее твердо ступая, шел за гробом своего единственного сына?! Он ли это?!»

В дверях стояла плачущая Анна, которой Деламье запретил входить в комнату. За ее спиной, шепча ей какие-то утешения, пристроилась Элиза, в коридоре голосила кухарка, решившая уже, что и ее заразили холерой и она теперь непременно умрет.

— Когда началось это? — спросил доктор Огюста. — Когда он почувствовал озноб и судороги?

— Не знаю… Мы утром вместе были на строительстве, он здоров был. Анна, когда он?.

— Два часа назад, — ответила та, всхлипывая. — В лавку сходил, пришел и говорит: «Не могу, колотит…» Сел было на стул в коридоре, а тут и скрутило его…

Монферран перевел Деламье ответ Анны. Доктор хмыкнул:

— М-да! Это холера, сомнений быть не может… Оставлять его в вашей квартире опасно, мсье Монферран. Квартира маловата для таких нужд. Советую увезти его отсюда.

— Куда это? — Огюст поднялся с колен, переводя дыхание, по говоря уже прежним своим резким, решительным тоном. — Куда, я вас спрашиваю, а? На Сенную? В бараки?! Не позволю! Что же вы не советовали туда отправить нашего сына?!