Собор

Напечатанный в «Мониторе» 16 декабря 29-й армейский бюллетень поразил всех, как разрыв бомбы.

Наспех сколоченный из обломков французской революции, обитый потускневшим золотом версальского двора, трон Бонапарта затрещал.

Вечером 24 декабря, накануне Рождества, по набережной Сены неторопливо шагали два человека. Вечер был холодный. При резких порывах ветра в лица им летели залпы мокрого снега. Они жмурились, заслоняли лица, плотнее кутаясь в шерстяные плащи. Но шагов не ускоряли: они были заняты своим разговором и не спешили расставаться.

Старшему из них было на вид лет под пятьдесят, однако походка его была по-юношески легка, и сзади он казался куда моложе. Лицо, покрытое тонкой сеткой морщинок, тоже выглядело энергичным и очень живым. Только в темных внимательных глазах заметна была привычная спокойная усталость.

— Так вот, друг мой, — говорил он своему спутнику, помахивая изящной тростью, на которую и не думал опираться, — я рад буду, разумеется, поздравить вас с окончанием школы, однако же боюсь, новых удач вам ждать не следует.

— Из-за войны? — спросил его собеседник.

— Из-за поражения в войне, — уточнил первый.

— Вы уверены, мсье Шарль, что война будет проиграна?

— Пф! — в этом возгласе мсье Шарля послышалась нескрываемая досада. — Не надо прикидываться, мальчик мой. Я-то отлично знаю, сколь вы умны. Вы и сами понимаете, во всяком случае, после издания этого несчастного бюллетеня, что русская кампания уже закончена, и закончена самым бесславным поражением. А за ним, надо полагать, последуют и другие поражения. Враги империи получают в свои руки слишком могучий козырь.

Молодой спутник мсье Шарля на мгновение зажмурил глаза при новом резком порыве ветра, отвернулся и задумчиво посмотрел на темную, подернутую легким клочковатым туманом воду Сены.

— И как вы думаете, чем все это кончится? — спросил он. Мсье Шарль пожал плечами:

— Я не пророк. Однако полагаю, империи придет конец. Надеюсь, что только империи, а не Франции, хотя, кажется, еще ни разу Франция не оказывалась над такой глубокой бездной, как ныне.

— Боже мой! Опомнитесь! Что вы говорите?! — вскричал молодой человек, вновь порывисто оборачиваясь.

На тонком лице мсье Шарля показалась улыбка.

— О, вы тоже патриот. Вы любите Францию — это видно. И вам не безразлична ее судьба, хотя безразлична судьба императора.

Спутник мсье Шарля слегка вздрогнул:

— Я никогда ничего подобного…

— Не говорили, да! Но обмануть меня трудно, Огюст. Ваше настроение я давно понял. Вы же дворянин, стало быть, по убеждению — роялист.

— Нет! По убеждению я только архитектор! — решительно возразил молодой человек.

— Браво! — мсье Шарль улыбнулся еще шире. — Сказано прекрасно, хотя, очевидно, не совсем искренно… Я тоже только архитектор, и ничего больше. Слава моя расцвела с восхождением Бонапарта, но в душе моей не кипит верноподданническая страсть Я всю жизнь трезво смотрел на события, и потому величие нового трона меня не ослепило: я предвидел возможность его заката. Увидев, что цель императора — завоевать мир, я понял, сколь вероятно его падение, а вместе с ним — падение Франции, ибо такие как он, погибая, увлекают на дно и корабль, которым управляли: для такого человека мир существует до тех пор, пока в этом мире есть он сам.

— Да, овладеть миром никому еще не удавалось, и все дерзновенные безумцы погибали на этом пути… — прошептал Огюст. — Но Франция!.. Что же будет с нею, мсье?

— Не хочу об этом думать! — махнул рукою мсье Шарль. — Надеюсь, она выживет. А вы, мальчик мой, думайте, что будет с вами. Вы начинаете свою карьеру в неудачнейшее время, и хотя я вижу в вас блестящие и даже гениальные способности… Да не краснейте, черт возьми. Вы уже не ребенок, и вам можно это сказать Вас дважды допускали к конкурсу на Большой Римский приз[6]

и в последний раз вы его едва не выиграли, а это о многом говорит. Так вот, вам же из-за этого-то и хуже, Огюст: в разоренной, проигравшей войну стране строить не будут, во всяком случае, храмы и пантеоны. И если найдется работа мелким ремесленникам, услужливым исполнителям, добросовестным и кропотливым труженикам, которым одинаково легко строить дворцы и винные склады, то таким, как вы, настоящей работы не будет. Это говорю вам я, Шарль Персье, милостью Господа Бога и его величества императора, — главный придворный архитектор.

— Что же мне делать? — печально усмехаясь, спросил Огюст.

— Прежде всего постараться снова не угодить в армию, ибо все идет к тому, что призывать начнут уже всех подряд.

Огюст сморщился:

— Господи помилуй! Но ведь я уже два года работаю у мсье Молино, и он… он мной очень доволен.

— Разумеется! — Персье пожал плечами. — Но это не значит, что он вас защитит; ему не до того, да и не привык господин главный архитектор Парижа оспаривать высочайшие повеления. И я не смогу вам помочь: официально вы со мной очень мало связаны, я не могу, к примеру, заявить, что вы мне непременно нужны. Ну а как сейчас ваше здоровье?