Собор

Увидев его непритворную ярость, Варя испугалась, но все остальные тоже начали смеяться, не исключая Джованни и синьоры Сабины, вошедших в гостиную последними. Под общий смех Сабина Карлони воскликнула:

— Август Августович, дорогой, не сердитесь и посмотрите на меня. Сейчас у меня глаза посветлели и потускнели, но в молодости они были темно-голубыми. Джованни может это подтвердить. Он в меня за них и влюбился.

На этом дело и закончилось, но вечером Алексей, принеся в кабинет хозяина кофе (право, которого он не желал уступать горничной и уступал иногда только Элизе), спросил, улыбаясь;

— Так и вы, Август Августович, заметили, что у Мишеньки нашего глаза вроде как ваши?

Огюст посмотрел на него сердито:

— И ты повторяешь эту чепуху?

— Это не чепуха, — покачал головой Алексей. — Глаза у Мишеньки ваши. Это я у Господа Бога выпросил.

— Что, что? — Огюст оторвался от чашки и удивленно уставился на своего слугу. — Выпросил у Бога? О, научи, как у него что-то выпросить! Я думал, это ни у кого не получается…

— Для себя, может, и ни у кого. А я же не для себя, для Миши. Еще когда забеременела Аннушка, я подумал: «Дай-то господи, чтоб и на этот раз благополучно все было, как с Аленкой, а если родится теперь мальчик, то пусть бы он был похож на Августа Августовича..»

— Да зачем тебе это? — изумился Огюст. — Все хотят, чтобы дети в них пошли, а ты… Смотри, засмеют соседи.

Алексей пожал плечами:

— При чем тут они? Не в том ведь дело… Лицом он, может, какой угодно будет. Может, там одни глаза и похожи. Я хочу, чтоб он внутри был, как вы, в душе.

— В душе? — Монферран посмотрел на слугу со знакомым ехидным прищуром. — Смотри, не очень этого желай. Моя душа, Алеша, — омут с темным дном. Лучше пускай у него душа будет твоя.

— А я хочу, чтоб у вас было продолжение на этом свете, — сказал Алексей отчего-то по-французски, и Огюст заметил, что говорит он уже совсем без акцента. — Луи, да хранит его Матерь Божия, на небе — пусть теперь мой сын за него живет на земле. Пусть будет и мой, и ваш.

И он вышел из кабинета, не дожидаясь, пока хозяин допьет кофе и вернет ему чашку.

Под влиянием этих слов, вспомнив, как тринадцать лет назад они с Элизой принесли из церкви Луи, Огюст вдруг разволновался. Допив кофе, он встал из-за рабочего стола, вышел из кабинета и потихоньку прошел в комнаты управляющего. Алеши там не было, он еще бродил по дому, проверяя, все ли в порядке… Анна одна сидела во второй комнате возле крохотной кроватки.

Младенец, только что накормленный ею, не спал, ворочал пушистой головкой и гукал, приподняв ручки, сжимая и разжимая свои трогательные кулачишки.

Анна, увидев хозяина, хотела встать, но Огюст махнул ей рукой:

— Сиди, Аннушка… Я посмотреть…

Он наклонился к кроватке и вгляделся в фарфоровое личико с полузакрытыми, в мерцании свечей синими, как сапфиры, глазами.

— Можно его взять? — робко спросил Огюст Анну.

Она кивнула, сама взяла из кроватки ребенка и подала ему.

— Головку только осторожнее… чтоб не запрокинулась.

Монферран, прижав к себе мальчика, долго разглядывал его, потом легонько дунул на белые пушинки, сдувая их с выпуклого сократовского лобика. Миша наморщил носик и улыбнулся.

— Ой, первый раз улыбается! — воскликнула Анна. — До сих пор не умел. А вам, вот видите, и улыбнулся.

Огюст приподнял маленькое существо к самому своему лицу, губами с великой осторожностью коснулся теплой пушистой головки и, почувствовав, что руки его задрожали, передал ребенка матери.

— На, уложи. Спать ему надо, поздно. И тебе, покойной ночи.

А на другой день случилась беда.

С утра, отправляясь на строительство, Монферран велел Алексею оставаться дома, с женой.

— Ты мне сегодня нужен не будешь, — пояснил он. — Анне одной сейчас нелегко. Варя ей плохая помощница, сама почти девочка. А у меня, в конце концов, помощников достаточно. Посиди-ка дома.

Элизе он пообещал, что вернется не позже семи, и ушел.

На строительстве все было готово для подъема на верхнюю площадку очередной малой колонны. Ожидали только появления главного архитектора, помня его категорический приказ: «Без меня не поднимать!»

К Монферрану подошел один из его помощников, Андре Пуатье, и доложил:

— Наверху все в порядке. Проверено.

Пуатье работал на строительстве второй год. Его пристроил сюда Росси, вечный заступник всех бедствующих, после того как юноша из-за какой-то ссоры потерял работу в Петергофе. Монферран не мог отказать Росси в его просьбе.

Подъемные настилы были двухъярусные, первый ярус был пройден накануне, и архитектор с помощниками поднялись на второй, на широкий деревянный настил между верхушками пилонов.

Осмотрев колонну и узлы канатов, Огюст занял свое место у сигнального колокола.

— Август Августович, можно начинать? — донесся сверху голос.

По голосу Огюст узнал смотрителя работ Максима Тихоновича Салина.