Собор

Напишите же мне, если пожелаете, как идет строительство, вернее, уж не строительство, а оформление; как там дела?

Мне здесь работается хорошо, замыслил я одну грандиозную картину, но сумею ли закончить, бог весть: все дело портит никудышное мое здоровье.

Желаю в день Вашего рождения, чтобы мечты Ваши исполнились, чтобы друзья были Вам верны, а враги Вас боялись.

Еще раз кланяюсь Вам низко и остаюсь с самым глубоким почтением и преклонением перед Вашим гением.

Карл Брюллов»

Дочитав, Монферран положил письмо на стол и медленно закрыл лицо руками. Он ясно увидел в этот миг красивое, тонкое лицо художника со спустившейся на лоб кудрявой прядью и надменным изломом бровей.

Ему вспомнились слова, случайно сказанные в его присутствии Федором Брюлловым несколько месяцев тому назад: «Из Италии пишут, что брат безнадежен». Безнадежен…

Огюст вскочил из-за стола, кинулся к двери, распахнул ее.

— Элиза! — закричал он изо всех сил. — Элиза!

Она прибежала, спотыкаясь, хватаясь за грудь.

— Анри, ты что? Что с тобой? Ты побледнел…

Глазами он указал ей на стол:

— Прочитай.

Она прочла письмо.

— Почему тебя это так взволновало? — проговорила она, подходя к мужу. — Это же хорошо, что он вот так написал тебе.

Монферран покачал головой:

— Он умирает.

Элиза ахнула:

— Перекрестись! Да что ты… Он поправится.

— Он умирает, Лиз. Я знаю. И я тоже в этом виноват. Я видел, что он заболевает, и не останавливал его. Он работал, как сумасшедший, а я, как сумасшедший, его торопил. Мне плевать было на его здоровье, лишь бы он мне плафон дописал! Понимаешь, Лиз?

Огюст отошел от двери кабинета, упал в кресло, и Элиза, подойдя к нему, по своему обыкновению обняла его голову и прижала к себе, окунув пальцы в его волосы, по-прежнему густые, еще заметно вьющиеся, но уже полные серебра.

— Анри, мой маленький! Не вини себя в том, в чем ты не виноват. Ты не мог запретить ему работать. Ведь никто же не может запретить работать тебе. Успокойся. И завтра напиши ему ответ.

— Да, я напишу! Напишу, конечно… Пусти меня, Лиз. У меня напомажены волосы, а ты мне их уже все взъерошила… Я пойду надену мундир. Там уже пришел кто-нибудь?

Элиза улыбнулась:

— Почти все. Штакеншнейдер здесь. Пуатье со своей очаровательной женой тоже явился. Барон Кёне только что пришел, Ефимов днем прислал записку, что придет, но его нет пока. Переодевайся скорее. И не забудь надеть свои ордена.

Когда Огюст отворил дверь гостиной, навстречу ему хлынула волна смеха.

Элиза, Алексей, Джованни, Миша в своей гимназической форме, маленькая Сабина в желто-зеленом кружевном платьице, все без исключения гости столпились вокруг стола, разглядывая салинскую деревянную фигурку. От смеха, казалось, дрожала, люстра под потолком.

— Какая прелесть! — Элиза обернулась к мужу. — Ну что за умница этот Салин! Прелесть, да и только!

— Это ты у меня прелесть, — любуясь женой, сказал Монферран.

Элиза была в платье из темно-серого тяжелого атласа, сшитом просто и изящно. Оно очень шло к ее посеребренным на висках волосам, уложенным слегка игриво. Она рискнула даже обнажить шею, но такая отвага была оправдана: ее шеей еще можно было залюбоваться… Правда, самое опасное место над ключицами Элиза спрятала под аметистовое колье.

Когда все уже уселись и кухарка принесла вместе с лакеем, дымящиеся блюда, а второй лакей стал разливать вино, явился архитектор Ефимов с букетом хризантем и с извинениями, которые были приняты тотчас: настроение у всех было наилучшее.

Однако едва была откупорена первая бутылка старого портвейна, едва были произнесены первые тосты, как внизу послышался шум. Кто-то бранился с дворником и чего-то настойчиво требовал.

Огюст резко встал из-за стола и, кинув гостям короткое: «Простите, господа», вышел на лестницу. Внизу, в слабо освещенном вестибюле, топтался Егорушка Демин. Завидев на лестнице главного архитектора, он попятился, словно ожидал от этой встречи только самого наихудшего.

— Что произошло, Егор? — с верхней площадки спросил Монферран. — Ты из собора?

— Оттуда, Август Августович… — заикаясь, проговорил юноша.

— Что там такое?

Не замечая тупой боли, тут же возникшей в правом бедре, Огюст сбежал по ступеням и остановился напротив растрепанного мастера.

Егор опустил голову и ответил:

— Мы работу прекратили днем еще, как вы велели. Только вот я с мастерами заприметил, что у алтаря слева мрамор отошел в одном месте. Пирон ломаный попался… Ну, а там же леса… Мы решили быстренько подправить мрамор. Две опоры и сняли из-под лесов-то: они загораживали нам место. Кто ж знал, что он полезет…

— Кто полез?! Что произошло?! — бледнея, вскричал главный архитектор.

— Леса упали, Август Августович, — чуть слышно шепнул Егорушка. — Балюстраду у иконостаса попортили…

— К черту балюстраду! Люди были на них?

— Были, — одними губами ответил Демин.

— Ах вы, мерзавцы! Кто-нибудь разбился? Пострадал?!

— Господина профессора Алексеева, художника… убило, кажется.

Монферран пошатнулся:

— Что значит «кажется»?!! Алеша, шубу! А, черт, не до шубы тут!