Собрание повестей и рассказов в одном томе

– И ты за-ради этого поехал? – спрашиваю его. – «Поехал». – «Отец, мать есть у тебя?» – «Мать померла, отец есть». – «Что это за приказания такая, что от отца, от братьев, поди, от сестер пошел неведомо куда и про родню забыл?» Молчит. «Что за приказания такая лютая?» – «Что в ней, – говорит, – лютого? Ты Николая любила, а я ему верил. Я тебя не знал, ты меня не знала, а он знал и тебя, и меня. Он бы зря не стал нас сводить». – «Не-ет, ты голову, – говорю, – на место поставь и подумай: на что тебе брать чужую бабу с хвостами, когда теперь молодых девок невпересчет? На что? Во мне уж теперь ни одной сочники для Любовей не осталось, я тебе совсем даже негожая. Я, поди, старше тебя». Стала спрашивать про годы – так и есть: на три годочка я старше. «Ты, видно, – говорю, – хороший человек, Николай плохого не подослал бы, но я твою милость принять не могу. Уходи, уезжай». Он постоял, постоял и ушел.

– Ушел?! – поразилась Вика. – Как ушел? Откуда же он потом взялся?

– Ушел, уехал, – подтвердила Наталья ровным голосом и перевела дух. – А недели через три или там через сколько, снег уж лег, с торбой обратно. Это он на зиму одежу привез. Ко мне не зашел, встал на постой у моих стариков. Прямо родня. Начал ходить на колхозную работу. Я на него не гляжу, будто его и нету, и он не глядит, будто не из-за меня воротился.

Вика опять не удержалась:

– Ну, бабушка, какие же вы раньше были забавные! А ты уж его полюбила, да?

– Да какая любовь?!

– У вас что, и любви в то время по второму разу не было?

– Слушай, – с досадой отвечала Наталья, недовольная, что ее перебивают, как ей казалось, глупостью. – Любовь была, как не быть, да другая, ранешная, она куски, как побирушка, не собирала. Я как думала: не ровня он мне. Зачем мне себя травить, его дурить, зачем людей смешить, если никакая мы не пара? На побывку к себе брать не хотела, это не для меня, а для жизни устоятельной ровня нужна.

Наталья замолчала. Все-таки сбилась она с рассказа, потеряла нитку, которую тянула, и теперь словно бы нашаривала ее, перебирая торчащие прихваты.

– Ну, живет, – повздыхав, повела она дальше. – Ребятишки там, у стариков, и он там. Стал их к себе приучать. Они уж и домой не идут. Сам же и приведет, уговорит, что до завтрашнего только дня расстаются, а со мной разговор самый посторонний. Борьба у нас пошла – кто кого переборет. Я упористая, и он на войне закаленный. Вижу, он мою же силу супротив меня сколотил: ребятишки души в нем не чают, а там и старики его сторону взяли. Особливо мать. Пошло на меня нажимание со всех сторон. Бабы в деревне корят: дура да дура. А сам вроде и ни при чем, даже и не подступает.

Вика рассмеялась:

– А тебе уже обидно, что не подступает. Ты уж ревнуешь…

– Я не ревную, а обложили. Это бы ладно, это бы я выдюжила, я баба крепостная…

– С чего ты крепостная? Крепостные при царе были. Крепкая, что ли, ты хотела сказать?

– Я любой приступ бы выдюжила, это мне нипочем, – повторила Наталья, не без похвальбы. – Но я говорю: он был контуженый, больной. А контузия такая: лягет и весь свет ему не мил. Не слышит ниче и не видит, глаза страхом каким-то зайдутся. Койни-как оторвет себя от кровати, встанет, а идти не может. Потом опять ниче. Ну, вот. Смотрела я, смотрела и высмотрела, что это я ему нужна, что без меня он долго не протянет.

– И ты его за это полюбила?

– Что ты все: полюбила, полюбила… – без раздражения, спокойно ответила Наталья. – Это уж вы любитесь, покуль сердце горячее. А я через сколько-то месяцев, это уж вода побежала по весне, смирилась и позвала его. Без всяких Любовей. Чему быть, того не миновать. Он пришел и стал за хозяина. Семь годов мы с ним прожили душа в душу, дай-то Бог так кажному. И в год потом загас. Не жилец он был на белом свете, я это знала. Но мне и семь годов хватило на всю о статную жизню.

– Он что – лучше был первого дедушки? – спросила Вика, уже теряя интерес и сползая в постель: история кончилась.

– Отшлепать бы тебя за такие разговоры, – слабо возмутилась Наталья. – Так я тебе скажу, внученька. Я древляя старуха, столько годов прожила, что на две могилы хватит. Источилася вся от жизни. И отсюда, с высокой моей горушки, кажется мне: не два мужика у меня было, а один. В одного сошлось. На войну уходил такой, а воротился не такой. Ну, так, а что с войны и спрашивать? Война и есть война. Ты говоришь… молоденькая, без подумы говоришь… Когда он прикасался ко мне… струнку за стрункой перебирал, лепесток за лепестком. Чужой так не сумеет.

– Забавная ты, бабушка, – неопределенно сказала Вика и громко, со вкусом зевнула.

– Вот поживешь с мое, и даст тебе Бог такую же ночку поговорить со внукой. И скажет она тебе: забавная ты старуха. Не отказывайся: и ты будешь забавная. Куда деться? Ох, Вихтория, жизня – спаси и помилуй… Устою возьми. Без устои так тебя истреплет, что и концов не найдешь.