Собрание произведений в одном томе

Тут такое произошло и кое-что изменилось. Одесса здорово изменилась. Путем обмена евреев на зерно, евреев – на ракеты. Народ отваливает. Куда едут они – толком не знают. Не думаю, что с их отъездом там что-то добавляется, но здесь – убывает. Если бы была свободная езда «туда-сюда», как всюду, большинство бы подработало и вернулось обратно. Но в наших головах не помещается, что выезжают от запретов, от слов «навсегда», «родина не простит». Хотя за понятием «родина» у нас всегда стояли НКВД, МВД, ОВИР, выездная комиссия обкома партии. Вот родина не дает разрешения, обратно не пускает. Иностранцам объясняют, что это в традициях нашего народа. А у нас народов больше ста. В традициях армян – ездить, в традициях грузин – не выезжать. Где ни копни, папаня, логики нет, и, конечно, это сделано умышленно. Сравнение США и СССР запретно до сих пор, отец, до сих пор. Я забыл сказать: сейчас мы живем в свободе, мой дорогой. Нет, при Хрущеве такой не было. То ли мы действительно ни черта не работали, хотя забастовка происходила так весело и незаметно. Появлялись какие-то кастрюли, народ озабоченно делал какие-то туфли, какие-то коллективы шили костюмы, клепали трактора. Народ кого-то оперировал, утром куда-то выезжали грузовики, какая-то часть заседала среди ковров, прямо с утра, а некоторые и до полуночи, кто-то прыгал с шестом, по библиотекам писатели сидели с читателями, шахтеры оздоровлялись в санатории, то есть для неопытного глаза – полная иллюзия жизни и труда. Но, видимо, ничего ниоткуда не поступало. И мы как-то все объели вокруг себя: леса, поля, горы. Один комбайн убирает, четыре – распускают на запчасти. Зерно вроде уберут, часть потеряют по дороге, часть – при хранении, а из остального выпекут такой хлеб, что его опять на свалку. На электронных японских микроскопах пальто висят, таких дорогих вешалок ни в одной стране…

Вроде бы в армии зорко стоят. У них там все самое передовое: ракеты на уровне ракет, танки на уровне танков, мы ж все транзисторы после них получаем. Поэтому тут довольно много народу взорвалось при просмотре телевизоров. Но мы взрывались с сознанием того, что в армии все в порядке. Так тоже не все. Тут один тип прямо на самолете и прямо на Красную площадь сел, и немец, и вообще ему девятнадцать лет, и не похож на аса имперских ВВС. Тут сразу его поймали, хотя он и не убегал, посадили, хотя он и не сопротивлялся, срочно поменяли военных, но народ смекнул, что граница на замке тоже в одну сторону, то есть первый желающий сюда приехал. А туда по-прежнему строго. Народ стоит на обрыве, смотрит туда, видит красивые машины, слышит красивую музыку, чувствует запах упорно приготовляемой пищи.

Самые отсталые от передовых стран живут в условиях полной еды. Земля не кормит только тех, кто ее обманывает, кто шумит и кричит: «Дадим в закрома Родины!..» Миллионы центнеров, пуды, черт его знает, считают зерно пудами, жилье – метрами, еду – калориями, понять никто ни черта не может и не старается. Ну, мол, если им надо, чтоб мы были свободны, побудем; захотят от нас правды – скажем, а насчет работы, тут, ребята, другое дело. Мы и сейчас не знаем, до какой пропасти мы докатились. Тут бытует выражение, что мы докатились до пропасти и хотим ее в два прыжка… А толком про пропасть не говорят. Ну то есть понятно, что кризис. Вроде не работали, а вроде и работали. По их же заданиям что-то переворачивали, что-то клепали у мартенов в три смены, за рыбой в шторм, каналы рыли. Все ж по их заданиям. Ни один экскаваторщик по собственному плану ничего не рыл. Так где ж уверенность, что сейчас мозги появились? Рожи те же, а мозги другие?

Нет, ребята, рожа с мозгом связана намертво. Если сидит одутловатая красная лохань с оловянными зенками, откуда в ней мысль угнездится? И не надо путать – очкастый, вертлявый идею дает, а лохань решает. И хотя оба вызывают у народа отвращение – путать не надо. С криком колотить очкастого – мол, это он построил – не надо. Его, конечно, достать легче, но не надо. У него идей сотни, а власти нет. Власть у того, а того трогать боимся. У каждого кто-то сидит в тюрьме.

Эх, папаня, так интересно жить. Ну не жить, а заниматься жизнью. Короче, батя, после бурного обсуждения, разделения, гонения, умопомрачения начался застой, в котором мы показали все, на что способны массы, оторванные от собственных мозгов и вероисповеданий, и нам дали свободу. С лязгом открылись железные двери – выходи! А мы сидим. Дураков выходить нет! Оттуда кое-кто прибегал. Путаница там, рисковые люди в кооперативы пошли, дурными деньгами таксистов пугают. Действительно, кой-чего из того, что давно лежало, напечатали, а мы ждем, батя, ждем, отец, ждем, родной, пока вместо рож лица появятся.