Собрание сочинений. Комната с заколоченными ставнями

«Ты спрашиваешь, кто именно распускает все эти "дурацкие" слухи о Маршах. Но подумай сам, Лютер, как можно выделить кого-то одного или пусть даже десяток из ни много ни мало нескольких поколений таких сплетников. Согласен, что старый Зейдок Аллен не в меру болтлив и любит выпить, так что от него впору ждать всяких небылиц. Но он лишь один из многих, кто так говорит. А дело-то в том, что эти легенды — или "бредни", как ты их называешь — разрастались на протяжении трех поколений. Стоит только взглянуть на потомков капитана Абеда, и вопрос об их источнике отпадет сам собой. Говорят, что на иных отпрысков этого семейства и посмотреть-то страшно. Бабушкины сказки? Хорошо, но как быть с рассказом доктора Джилмена? Как-то раз д-р Роули Марш слег и по сей причине был не в состоянии принять роды у одной из женщин в семействе Mapшей. Это вместо него сделал Джилмен, и, по его словам, плод, которым его пациентка разрешилась от бремени, меньше всего напоминал нормального младенца, рожденного женщиной от мужчины. И никому впоследствии не доводилось видеть этого самого Марша, а посему никто не знает, что же все-таки выросло из того чудовищного плода; однако мне доводилось слышать о неких странных существах, которые передвигались на двух ногах, но при этом не были людьми».

За этим пассажем следовало лаконичное, но совершенно недвусмысленное замечание, состоящее всего из двух слов: «Наказал Сари». Должно быть, эта запись была сделана в день заточения Сари Уэйтли в комнату над мельницей.

Эбнер пробежал глазами еще несколько заметок, но уже не встретил в них ни единого упоминания о Сари. Записи эти не были датированы даже днями недели и, судя по разноцветью чернил, делались в разное время, хотя и размещались все в одном абзаце.

«Много лягушек. Собираются у мельницы. Кажется, их там больше, чем в болотах вокруг Мискатоника. Не дают спать. Козодоев тоже стало больше; а может, мне это только кажется. Вчера вечером насчитал у крыльца 37 лягушек».

Подобных заметок было немало. Эбнер внимательно ознакомился со всеми из них, но так и не понял, к чему же все-таки клонил его дед. Лягушки… рыба… туманы… их перемещения по Мискатонику… Все эти данные явно не имели отношения к загадке, связанной с тетей Сари, и Эбнер недоумевал, зачем это вдруг старику понадобилось заносить их в свою тетрадь.

После этих записей шел большой пробел, который заканчивался одной-единственной фразой:

«Эрайя был прав!»

Эбнер долго смотрел на эту жирно подчеркнутую фразу. «Эрайя был прав…» — но в чем? И что заставило Лютера прийти к такому выводу? Ведь, если судить по тетрадным записям, Эрайя и Лютер прекратили переписку задолго до того, как последний убедился в правоте своего кузена. А может быть, Эрайя написал Лютеру письмо, не дожидаясь от него ответа на свое предыдущее? Нет, решил про себя Эбнер, не стал бы Эрайя отписывать своему сумасбродному братцу, не получив прежде ответа на свое послание.

На следующих страницах Эбнер обнаружил наклеенные газетные вырезки. Их содержание как будто не имело отношения к семейной тайне, над разгадкой которой столь безуспешно бился Эбнер, но, по крайней мере, благодаря им он определил, что в течение почти двух лет дед вообще не вел никаких записей. А прерывался этот хронологический провал совершенно непонятной фразой:

«Р. опять сбежал».